Четыре жизни Василия Аксенова - Виктор Есипов

Те же настроения улавливаем и в ерофеевской поэме.

Так, Веничка, в очередной раз подкрепившись спиртным в тамбуре движущейся в направлении Петушков электрички, входит в вагон и встречается с взглядами своих сограждан-попутчиков. Ох, не идиллические чувства, не ощущение братской солидарности с тружениками социалистической отчизны вызывают их глаза в сознании Венечки:

«Публика посмотрела на меня почти безучастно, круглыми и как будто ничем не занятыми глазами…

Мне это нравится, мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости… Можно себе представить, какие глаза там. Где все продается и покупается… глубоко спрятанные, притаившиеся, хищные и перепуганные глаза… Девальвация, безработица, пауперизм… Смотрят исподлобья, с неутихающей заботой и мукой – вот какие глаза в мире чистогана…

Зато у моего народа – какие глаза! Они постоянно навыкате, но – никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла – но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут и ничего не купят. Что бы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий, эти глаза не сморгнут. Им все божья роса…

Мне нравится мой народ. Я счастлив, что родился и возмужал под взглядами этих глаз». (26–27).

Сколько сарказма! И здесь же вкрапление из знаменитого тургеневского панегирика русскому языку: «Во дни испытаний, во дни тягостных раздумий…»

На этих вкраплениях в обыденные разговоры персонажей литературных цитат остановимся чуть позже.

Пока же обратим внимание на некоторые схожие (быть может, лишь внешне схожие) сюжетные ходы и отдельные стилистические приемы.

В первую очередь это относится к сновидениям героев.

Аксенов и начинает свою повесть с предуведомления: «Повесть с преувеличениями и сновидениями». И в самом деле, на протяжении всего повествования читатель знакомится с первыми, вторыми и третьими снами ее персонажей, а финалом повести служит «Последний общий сон».

У Ерофеева, не выделенные особо, сны-видения органично вплетаются в повествование все сильнее пьянеющего Венички:

«Все это я видел совершенно отчетливо, и свидетельствую об этом миру. Но вот всего остального – я уже не видел – и ни о чем не могу свидетельствовать. Краешком сознания, самым краешком, я запомнил, как выходящая в Орехове лавина публики запуталась во мне и вбирала меня, чтобы накопить меня в себе, как паршивую слюну, – и выплюнуть на ореховский перрон. Но плевок все не получался, потому что входящая в вагон публика затыкала рот выходящей. Я мотался, как говно в проруби.

И если там Господь меня спросит: „Неужели, Веня, ты больше не помнишь ничего? Неужели ты сразу погрузился в тот сон, с которого начались все твои бедствия…?“ – я скажу ему: „Нет, Господь, не сразу…“ Краешком сознания, все тем же самым краешком, я еще запомнил, что сумел, наконец, совладать со стихиями и вырваться в пустые пространства вагона и опрокинуться на чью-то лавочку, первую от дверей…» (93)

Далее. В «Затоваренной бочкотаре» нет-нет да и появляются ангелы, например в «Сне пилота Вани Кулаченко»:

«– А ангелов видите, товарищ Кулаченко?

– Ангелов как раз вижу.

Навстречу космическому кораблю важно летел большим лебедем Ангел.

– Чем занимаетесь в обычной жизни, товарищ Кулаченко?

– Распыляю удобрения, суперфосфатом ублажаю матушку-планету». (30)

Или в «Третьем сне Владимира Телескопова»:

«От столба к столбу идем голова в голову. Андрюша весь в мыле, веселый.

А трибуны приближаются, все белые, трепещут. Эге, да там сплошь ангелы. Хлопают крыльями, свистят». (55)

В поэме Ерофеева ангелы сопровождают Веничку чуть ли не все время. Вот он обнаруживает их присутствие на площади Курского вокзала:

«Я лучше прислонюсь к колонне и зажмурюсь, чтобы не так тошнило…

„Конечно, Веничка, конечно, – кто-то пропел в высоте так тихо, так ласково-ласково. – Зажмурься, чтобы не так тошнило“.

О! Узнаю! Узнаю! Это опять они! „Ангелы Господни! Это вы опять?“

„Ну конечно мы“ – и опять так ласково…

„А знаете что, ангелы?“ – спросил я тоже тихо-тихо.

„Что?“ – ответили ангелы.

„Тяжело мне…“» (18)

А вот они видятся ему в последней главе поэмы:

«„Ангелы небесные! они поднимаются! что мне делать? что мне сейчас сделать, чтобы не умереть? Ангелы!..“

И ангелы – засмеялись». (127)

Еще одна общая деталь. И у Аксенова, и у Ерофеева приводятся рецептуры экзотических для нормального гражданина алкогольных коктейлей.

Вот рецепт Володи Телескопова из «Затоваренной бочкотары»:

«Да я, когда в Ялте на консервном заводе работал, за двугривенный в колхозе „Первомай“ литр вина имел, а вино, между прочим, шампанских сортов, накапаешь туда одеколону цветочного полсклянки и ходишь весь вечер косой». (32)

В ерофеевской поэме глава «Электроугли – 43-й километр» содержит целый набор подобных, вернее, еще более изощренных рецептур.

Есть в рассматриваемых произведениях и еще довольно неожиданное совпадение. Как отметил Юрий Щеглов, в авторской версии аксеновской повести и в ее английском переводе (1984) второй сон Ирина Селезнева и Глеб Шустиков видят совместно и он изображается с помощью сложной графической конфигурации.

В ерофеевской поэме в главе «Новогиреево – Реутово» приводится три «индивидуальных графика», на горизонтальной оси которых Веничкой «откладывались последовательно все рабочие дни истекшего месяца», а на вертикальной оси – «количество выпитых граммов, в пересчете на чистый алкоголь».

И вот еще одно место в «Затоваренной бочкотаре», на которое следует обратить внимание:

«И точно… вскоре послышалось тихое жужжание, и по дороге силуэтами на прозрачных колесах медленно проехали турусы.

Вот вам пожалуйста – расскажешь, не поверят. Глеб сиганул через кювет, напрягся, приготовился к активному сопротивлению. И точно – турусы возвращались. Описав кольцо вокруг полынного холма, вокруг безмятежно спящей царицы Восточного Гиндукуша, они медленно катили прямо на Глеба, четверо турусов – молчаливые ночные соглядатаи (выделено мною. – В. Е.)». (50)

Здесь эта четверка вполне безобидна – это участники велопробега «Знаешь ли ты свой край», школьники из райцентра.

У Ерофеева тоже есть в конце поэмы четверка, но эта четверка устрашающая, леденящая душу Венички:

«И тут – началась история, страшнее всех виденных во сне: в этом самом переулке навстречу мне шли четверо. Я сразу их узнал, я не буду вам объяснять, кто эти четверо… Я задрожал сильнее прежнего, я весь превратился в сплошную судорогу…» (124)