Четыре жизни Василия Аксенова - Виктор Есипов

Вот что писал о «Затоваренной бочкотаре» Бенедикт Сарнов:

«Но ведь и люди у Аксенова тоже те самые, „о которых трудно сказать, кто они: ни рабочие, ни крестьяне, ни народ – ни то ни се“. Именно вот этих деклассированных, люмпенизированных людей и сделал он своими героями. А можно даже и расширить это определение, сказав, что главный его герой – вся наша люмпенизированная советская жизнь, наше насквозь люмпенизированное советское общество.

Посмотрите, как быстро „закорешились“ в этой его повести спившийся, сошедший с круга деклассированный шоферюга Володька Телескопов и „рафинированный интеллигент“ Вадим Афанасьевич Дрожжинин – научный консультант „в одном из внешних культурных учреждений“»[91].

То же отмечает критик Юрий Левин в творении Ерофеева: «Предмет изображения в поэме – „низкая жизнь“, ее персонажи – люмпены и алкоголики, весь антураж сугубо „плебейский“»[92].

Помимо отмеченного, общим для обоих произведений является хронотоп дороги.

Дорога ведет героев Аксенова, которые едут в бортовой машине, загруженной затоваренной бочкотарой, от сельпо неназванного районного центра, минуя «голубые рощи», деревни «с ветряками, с журавлями, с обглоданными церквями, мимо линий высокого напряжения» в город Коряжск. Но они сбиваются с пути, попадают в город Мышкин, потом в городок Гусятин, где «на бугре перед старинным гостиным двором стоит величественный аттракцион „Полет в неведомое“», и в конце концов все-таки добираются до Коряжска. Однако и там путешествие не оканчивается, потому что бочкотару забраковали «бюрократы проклятые»: «Затоварилась, говорят, зацвела желтым цветком, затарилась, говорят, затюрилась»! Герои повести вновь погружаются в бортовую машину, на свои насиженные места, и отправляются со своей затоваренной бочкотарой теперь уже неведомо куда.

Дорога героя Венедикта Ерофеева, которому автор, не колеблясь, отдает свое имя и фамилию, – это маршрут электрички Москва – Петушки, отправляющейся с Курского вокзала в 8 часов 16 минут утра, в которую он садится с чемоданчиком, заполненным спиртными припасами: «две бутылки кубанской, по два шестьдесят две каждая», «две четвертинки российской, по рупь шестьдесят четыре» и еще «розовое крепкое за рупь тридцать семь», да еще «два бутерброда…». Припасены и гостинцы для двух дорогих людей в Петушках: орехи для трехлетнего сыночка, «самого пухлого и самого кроткого из всех младенцев», уже знающего букву «ю», «как свои пять пальцев», и конфеты – для той, ни разу не названной по имени, которая будет встречать его «ровно в одиннадцать» на перроне в Петушках: «Рыжие ресницы, опущенные ниц, и колыхание форм, и коса от затылка до попы». Да и сами Петушки – «это место, где не умолкают птицы ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Первородный грех, может, он и был, – там никого не тяготит. Там даже у тех, кто не просыхает по неделям, взгляд бездонен и ясен…»[93]. Но дорога эта странным образом все удлиняется и удлиняется, хотя названия станций чередуются в установленном железнодорожным расписанием порядке, и вот уже темно за окнами, прошел целый день дороги, а любезных Петушков, находящихся в двух с чем-то часах пути от Москвы, герой Ерофеева так и не достигает.

М. М. Бахтин отмечал «одну очень существенную черту „дороги“: дорога проходит по своей родной стране ; раскрывается и показывается социально-историческое многообразие этой родной страны[94].

В определенной мере это может быть отнесено и к рассматриваемым произведениям.

У Аксенова это русская провинция. Повесть открывается следующей выразительной картинкой: «В палисаднике под вечер скопление пчел, жужжание, деловые перелеты с георгина на подсолнух, с табака на резеду, инспекция комнатных левкое и желтофиолей в открытых окнах; труды, труды в горячем воздухе районного центра».

Или вот картинка другого провинциального городка: «По главной улице Мышкина в розовом сумраке бродили, удовлетворенно мыча, коровы, пробегали с хворостинами их бойкие хозяйки. Молодежь сигаретила на ступеньках клуба. Ждали кинопередвижку. Зажглась мышкинская гордость – неоновая надпись „Книжный коллектор“».

У Ерофеева диапазон у́же.

Это Москва в районе Курского вокзала, электричка, где у Венички неожиданно обнаруживаются собутыльники, несколько неопределенно-импрессионистических отблесков в тускнеющем Веничкином сознании от так и неосуществившейся в поэме картины Петушков.

Вот для примера сценка в вокзальном ресторане:

«– Спиртного ничего нет, – сказал вышибала. И оглядел меня всего, как дохлую птичку или как грязный лютик.

– Нет ничего спиртного!!!

Я хоть весь и сжался от отчаяния, но все-таки сумел промямлить, что пришел вовсе не за этим.

– Будете что-нибудь заказывать?

– А у вас чего – только музыка?

– Почему „только музыка“? Бефстроганов есть, пирожное. Вымя…

Опять подступила тошнота.

– А херес?

– А хереса нет.

– Интересно. Вымя есть, а хересу нет!

– Очччень интересно. Да. Хересу – нет. А вымя – есть.

И меня оставили…» (19–20)

То есть в экспозиции у рассматриваемых произведений, надо признаться, мало общего.

Общее проявляется в иронически-издевательском авторском отношении к окружающей героев действительности.

У Аксенова подавляющее большинство эпизодов имеет откровенно пародийный характер. Так, после ареста братьями-милиционерами Бородкиными водителя грузовика Володи Телескопова самый интеллигентный его пассажир в ужасе заламывает руки.

«– Нет-нет, друзья! – пылко воскликнул Вадим Афанасьевич. – Я подам в гусятинский нарсуд официальное заявление. Я уверен… мы… наше учреждение… вся общественность… возьмем Володю на поруки. Если понадобится, я усыновлю его.

С этими словами Вадим Афанасьевич закашлялся, затянулся трубочкой, выпустил дымовую завесу, чтобы скрыть за ней свои увлажняющиеся глаза»[95].

Да и вообще, если вдуматься, что это за бочкотара такая, с которой так заботливо обходятся аксеновские персонажи, которой они так трогательно дорожат? Это же ничто, абсурд, фикция! Такая же фикция, как широко пропагандируемые в стране и в мире преимущества социалистического строя. Сдается, что эта затоваренная аксеновская бочкотара вполне может восприниматься как метафора никчемности советской экономической системы со всеми ее идеологическими обоснованиями? То есть, если выразиться еще более прямо, идея этой аксеновской повести по сути своей уже вполне антисоветская.