Убивая Еву - Люк Дженнингс

Он хмурит брови.

– Да нет, это даже близко не про тебя. К тому же, как нам не устают повторять, свобода – основа стиля в Темз-хаусе. Но не думаю, что тебе повредило бы рискнуть и хотя бы чуточку выйти за рамки классического джинсового ассортимента «Маркс энд Спенсер». – Он смотрит на нее с некоторой опаской. – А как считает твой муж?

– О, Нико живет во вселенной собственной моды. Он учитель математики.

– Ясно.

– Я просто не хочу, Саймон, чтобы страдал авторитет отдела. Мы принимаем серьезные решения, и нужно, чтобы нас воспринимали всерьез.

Он кивает.

– Что ты делаешь завтра после обеда?

– Ничего особенного. А что?

– Не хотелось бы закреплять стереотип, но, может, нам с тобой стоит пройтись по магазинам?

«Вернон Отель» – шестиэтажное, облицованное серым камнем здание на северной стороне улицы Хай-Холборн. Поскольку постояльцы гостиницы обычно столь же безлики, как и ее фасад, портье Джеральд Уоттс с радостью уделяет внимание потрясающе привлекательной молодой женщине, стоящей перед ним. Она одета в отороченную мехом парку, а взгляд за сероватыми стеклами очков светел и ясен. Очаровательный акцент – в ее речи слышны французские нотки и легкий оттенок Восточной Европы (за пять лет у гостиничной стойки Джеральд считает себя почти экспертом в этом вопросе).

Зовут ее – как видно из кредитной карты – Джулия Фанин. На ней нет обручального кольца; глупо, конечно, но это его радует. Протягивая ей ключ-карту от номера 416, он старается, чтобы их пальцы соприкоснулись. Это его воображение или он в самом деле уловил легкую искру ответа? Жестом дав понять, что дорожную сумку возьмет один из его помощников, который и проводит ее до комнаты, он наблюдает, как она, легко покачивая бедрами, направляется к лифту.

Ева приезжает на Ред-Лайон-сквер в без четверти восемь. В Конвей-Холле собралось около двух сотен человек. Большинство из пришедших послушать Виктора Кедрина уже заняли свои места в главном зале, а остальные или беседуют у отделанной деревом стены, или сидят на верхнем ярусе. В основном здесь мужчины, но попадаются и пары, а также несколько женщин помоложе в футболках с портретом Кедрина. Есть и более загадочные фигуры обоих полов – их преимущественно черная одежда украшена надписями: не то про музыку, не то про мистику, не то про политику, а может, это все вместе взятое.

Озираясь по сторонам, Ева чувствует себя немного не в своей тарелке, но угрозы не ощущает. Зал быстро наполняется – представителей разных племен, похоже, вполне устраивает мирное сосуществование. Собравшихся роднит то, что они аутсайдеры. Аудитория Кедрина – это коалиция лишенных права голоса. Поднявшись на верхний ярус, Ева садится спереди и справа – над сценой и лекторской кафедрой, – и вдруг с чувством вины вспоминает, что не позвонила Нико и не предупредила, что не сможет прийти на турнир. Роется в сумке в поисках телефона.

Не объясняя ему, где она сейчас, говорит, что у нее дела, но он, как всегда, относится с пониманием. Он никогда не пристает к ней с вопросами о службе, о ее отлучках или работе допоздна. Но сейчас Ева чувствует, что он разочарован – ему не впервые придется извиняться перед клубом за ее отсутствие. Нужно будет как-то загладить вину, говорит она себе. Его терпение не безгранично, да и не обязан он мириться с этим до бесконечности. Может, съездить на выходные в Париж. Сесть на «Евростар», остановиться в скромной гостинице, побродить, держась за руки, по городу. Когда снег вокруг – это, наверное, так романтично.

Свет в зале мерцает и становится приглушенным. К кафедре подходит человек с хвостом на затылке и поправляет микрофон.

– Друзья, приветствую вас. Прошу простить, если мой английский не очень хорош. Но я очень рад быть здесь сегодня и представить вам моего друга и коллегу из Санкт-Петербургского государственного университета. Дамы и господа… Виктор Кедрин!

Кедрин оказывается внушительным мужчиной – крупный, с бородой, в поношенном вельветовом пиджаке и фланелевых брюках. Когда он выходит, раздаются аплодисменты и несколько одобрительных возгласов. Ева берет из сумки телефон и фотографирует его у кафедры.

– На улице не жарко, – начинает Кедрин. – Уверяю вас, в России еще холоднее. – Он улыбается, его глаза – карие, цвета мертвой листвы. – Но я хочу поговорить о весне. О русской весне.

Восхищенная тишина.

– В девятнадцатом веке жил такой художник – Алексей Саврасов. Большой поклонник, между прочим, вашего Джона Констебля. Естественно, как и все лучшие русские художники, он был не чужд алкоголя и отчаяния и умер без гроша в кармане. Но прежде он написал прекрасный цикл пейзажей, самый известный из которых называется «Грачи прилетели». Это простая картина. Замерзший пруд. Виднеется монастырь. На земле снег. Но на березах грачи уже вьют гнезда. Зима умирает. Грядет весна.

И это, друзья, мое послание вам. Грядет весна. В России сильна жажда перемен. То же самое я чувствую в Европе. Стремление свергнуть диктатуру капитализма и вырождающегося либерализма Америки. Стремление возродить старый мир Традиции и Духовности. Поэтому я и обращаюсь к вам: присоединяйтесь! Оставьте Штатам их порнографию, их людоедские корпорации и их пустой культ потребления. Их «царство Количества». Европа и Россия могут построить новую Империю на основе наших традиционных культур и ценностей родной веры.

Ева разглядывает Аудиторию. Видит сосредоточенные взгляды, кивки молчаливого согласия, отчаянное желание верить в сулимый Кедриным золотой век. В центре первого ряда сидит молодая женщина в черном свитере и клетчатой рубашке. Она на пару лет младше Евы, а ее красота заметна даже издали. Ева непроизвольно поднимает телефон и, приближая зумом ее лицо, тайком делает снимок. Она схватила ее в профиль – рот приоткрыт, пламенный взгляд устремлен на Кедрина.

Речь набирает темп. Кедрин вспоминает еще одного человека, мечтавшего о новой империи – ни много ни мало о тысячелетнем Рейхе, – и не одобряет нацистов за грубый расизм и отсутствие высшего сознания, делая исключение лишь для Войск СС, у которых – говорит он – стоит поучиться верности идеалам. Один из зрителей, мужчина средних лет, не выдерживает и, встав с места, принимается неразборчиво выкрикивать что-то в сторону сцены.

Через несколько секунд из темноты в задней части зала появляются две фигуры в псевдовоенной одежде, они хватают кричавшего и полуведут-полуволокут его к выходу. Через полминуты они возвращаются без него, в зале слышны одобрительные возгласы.

Кедрин блаженно улыбается:

– Всегда хоть один, да найдется, да?

Он выступает около часа, излагая свое мистическое, авторитарное видение будущего в северном полушарии. Ева испытывает смесь ужаса и восхищения. Кедрин харизматичен и сатанински убедителен. В лице собравшихся сегодня он обретет подлинных сторонников, в этом она не сомневается. В Европе его пока мало кто знает, но в России число последователей растет, и он располагает небольшой армией преданных уличных бойцов, готовых выполнять его приказы.