Убивая Еву - Люк Дженнингс

Вилланель без труда могла обратиться к пластическому хирургу, и ей бы все поправили, вернули бы губе задуманную природой плавность дуги, – но не стала. Этот шрам – последний след ее бывшего «я», и она не могла с ним расстаться.

Вдруг она чувствует, как по телу из ниоткуда начинает ползти нездоровое сексуальное возбуждение. Перевернувшись на белой коже кресла, она оказывается на боку, сжимает бедра, обхватывает ладонями свои маленькие груди и закрывает глаза. Несколько минут остается в этой позе. Она узнала его, этот голод. Он не ослабит свою хватку, если его не удовлетворить.

Приняв душ, она одевается и зализывает волосы назад. Лифт бесшумно доставляет ее вниз. На улице она жмурится, когда кружащиеся снежинки попадают на лицо. С легким шипением шин по асфальту проезжают машины, но пешеходов почти нет, кроме проститутки в искусственном леопардовом пальто, в туфлях на каблуках и платформе – та поджидает на углу Тинли-стрит и терпеливо наблюдает за площадкой перед отелем «Дорчестер». Спонтанно выбирая маршрут, Вилланель шагает на север, затем сворачивает с Саут-Одли-стрит на Хилл-стрит, а потом проходит под аркой в переулок поуже, ведущий к маленькой площади, размером больше похожей на двор. Один из тротуаров занят ярко освещенной застекленной галереей, где идет закрытый вернисаж. В окне – единственный подсвеченный объект: чучело ласки на постаменте, покрытое яркими разноцветными брызгами кондитерской обсыпки, как на кексе.

Вилланель принимается его разглядывать. Брызги похожи на размножающиеся бактерии. Замысел этой инсталляции, или скульптуры, или что бы это ни было, остается для нее темным.

– Вы будете входить?

Женщина – под сорок, черное коктейльное платье, пшеничные волосы, собранные на затылке в пучок, – выглядывает из-за стеклянной двери, придерживая ее, чтобы не впускать холод.

Пожав плечами, Вилланель входит в галерею и почти сразу теряет женщину из виду. Галерея заполнена состоятельными гостями. Некоторые разглядывают картины на стенах, но большинство обращены лицом к центру помещения – они беседуют, собравшись в компактные группы, между которыми незаметно снуют официанты с канапе и бутылками прохладного просекко. Подхватив бокал с одного из подносов, Вилланель устраивается в углу. Картины похожи на репродукции сильно увеличенных репортажных фотографий и нечетких кинокадров. Бесцветные, несколько зловеще сгруппированные фигуры, некоторые лица намеренно размыты. У ближайшей к ней картины стоит мужчина в пиджаке с бархатным воротником, перед ним – этюд: женщина на заднем сиденье машины, она ошарашена от блика вспышки и рукой защищается от назойливого объектива папарацци.

Вилланель изучает мимику мужчины – слегка нахмуренное, сосредоточенное выражение, пристальный взгляд – и пытается его копировать. Она хочет, чтобы ее не замечали или хотя бы не подходили к ней, пока она не допьет бокал.

– Ну и как вам?

Это пригласившая ее женщина. Мужчина в пиджаке с бархатным воротником переходит к следующему экспонату.

– Что за женщина на картине? – спрашивает Вилланель.

– В том-то и суть, нам это неизвестно. Может, кинозвезда, приехавшая на премьеру, или осужденная убийца перед последним заседанием суда.

– На убийце были бы наручники, и ее привезли бы в суд в бронированном фургоне.

Женщина взглядом оценивает ее элегантную парижскую стрижку с байкерской курткой «Баленсиага» и улыбается.

– Знаете по опыту?

Вилланель пожимает плечами.

– Это актриса на закате славы. И она наверняка без трусов.

Продолжительное молчание. Когда женщина вновь начинает говорить, тембр ее голоса едва уловимо меняется.

– Как вас зовут? – спрашивает она.

– Манон.

– Так, Манон. Мероприятие будет идти еще сорок минут, потом я закрываю галерею. После этого, думаю, мы можем отведать сашими из сериолы в «Нобу» на Беркли-стрит. Как считаете?

– Ладно, – отвечает Вилланель.

Ее зовут Сара, месяц назад исполнилось тридцать восемь. Она говорит о концептуальном искусстве, и Вилланель неопределенно кивает, но не вслушивается. По крайней мере в слова. Ей нравится, как поднимается и опускается голос Сары, и ее трогают – если можно так сказать о Вилланель – крошечные морщинки вокруг глаз собеседницы, трогает ее серьезность. Сара напоминает ей – самую малость – Анну Ивановну Леонову, учительницу в средней школе Индустриального района, единственного взрослого, кроме отца, к кому она испытывала настоящую, непритворную привязанность.

– Ну как? – спрашивает Сара.

Вилланель кивает и улыбается, изучая жемчужно-блестящее серебро сырой рыбы, прежде чем задумчиво раздавить ее зубами. Словно ешь само море. Мягкий свет ложится на поверхности вокруг – матовый алюминий, черный лак, золото. Журчит музыка; беседа то спадает, то возобновляется. Слова срываются с губ Сары, обе смотрят друг другу в глаза, но Вилланель слышит голос Анны Ивановны.

Та пестовала исключительные академические способности своей ученицы – два года безграничного терпения к ее неподобающему, практически асоциальному поведению. Однажды Анна Ивановна не пришла. Поздно вечером, по пути из школы, ее изнасиловали на автобусной остановке. В больнице она смогла описать нападавшего, и милиция арестовала ее бывшего ученика, восемнадцатилетнего Романа Никонова, который, рисуясь перед друзьями, обещал показать незамужней учительнице, «что такое быть с настоящим мужиком». Но полицейские криминалисты схалтурили, и Никонова в итоге освободили по формальным причинам.

– Манон! – она чувствует на своей руке холодную руку Сары. – Ты где?

– Извини. Мысли куда-то улетели. Ты напомнила мне одного человека.

– Кого?

– Мою учительницу.

– Надеюсь, она была хорошей.

– Да, была. И похожа на тебя. – На самом деле не похожа. Вообще ничего общего. Зачем она это подумала? И зачем сказала?

– Где ты провела детство? – спрашивает Сара.

– Сен-Клу, недалеко от Парижа.

– С родителями?

– С отцом. Мать умерла, когда мне было семь.

– Боже. Какой ужас!

Вилланель пожимает плечами.

– Это было давно.

– А от чего…

– Рак. Она была на пару лет младше, чем ты сейчас. – Легенды – часть жизни Вилланель. Как одежда, которую она надевает, снимает и вешает в шкаф до следующего раза.

– Извини.

– Не извиняйся. – Убирая руку из руки Сары, Вилланель открывает меню. – Гляди-ка! Желе из земляничного сакэ. Мы обязаны это попробовать.

Она потом всегда жалела, что в темноте не смогла разглядеть лицо Романа Никонова, когда кастрировала его в лесополосе у Мулянки. Но ту минуту она помнит. Запах грязи и выхлопа из его мопеда «Рига». Как он рукой придавливает ее голову, принуждая встать на колени. Сдавленный вопль, пронесшийся над водой, после того как она вынула нож и оттяпала ему яйца.