Матон - Оливия Янс

— Хочу тебя, — хрипит, не отрываясь от моих губ.

— Так возьми, — вторю его словам.

Я слишком настрадалась. Насиделась в одиночестве, натерпелась унижений и страха, и все это он, тот, кто сделал меня пленницей в своем доме, но так и не осуществил наказания за непокорность, хоть и грозился не раз.

Уносит меня на кровать, оставляя по пути без одежды. Хрупкое кружево на бедрах робко трещит, когда он просовывает пальцы мне между ног. Довольно рычит, чувствуя мою готовность. Соски каменеют под дерзким касанием его губ, глотает мою грудь целиком, обсасывает, словно сладкое лакомство, а пальцы продолжают исполнять умопомрачительную симфонию между ног. Я глотаю воздух ртом, издаю стоны моля продлить сладкую пытку.

— Долго сопротивлялась.

— Еще… пожалуйста, — мой истошный шепот достигает цели, он снимает штаны, выпуская свой толстый каменный член на свободу. Раздвигает мне ноги, дразня, прикасаясь им к клитору.

— Еще… — открываю рот и испускаю стон, он глотает его своим поцелуем, не знаю, одни ли мы дома. Меня волнует лишь он.

Ощущаю, как он проникает, все глубже, так плавно и мягко. Его грудь нависает надо мной, я чувствую его мощь каждой клеточкой своего тела. Он придерживается на руках, чтобы не раздавить мое хрупкое тело. Впиваюсь ногтями в его грудь, хочу сильнее, быстрее, глубже. И он чувствуют мою страсть, словно читая мысли, набирает обороты, хрипит, как дикий зверь, отыскавший добычу и собирающийся проглотить ее заживо. Внизу нарастает напряжение, ноги сводит судорога, и я кричу, изгибаясь под ним, бьюсь как рыба, выброшенная на берег. Еще минута, он замедляется.

Не могу отдышаться. Он почти сразу переворачивает и ставит меня на четвереньки, притянув к себе за шею, раздвинув мои ноги так широко, что я ощущаю простынь на своем клиторе.

— Мне с тобой так хорошо, — рука скользит по моей груди, соски приняли положения стоя, и он сжимает их, пока я не издаю стон. Вторая рука ныряет вниз, подтягивает к себе и садит на свой ствол, каменный, горячий ствол, который вновь готов к бою. Прижимает животом к кровати, оставив попу себе. Руки сдавили ягодицы, они начинают гореть под его натиском, а зверь все продолжает притягивать меня и вдалбливать свой член все сильнее. Хрипит, мой крик заводит его, рука закрывает рот, когда я на приделе.

Сквозь сон слышу — Спокойно ночи, девочка моя.

Я давно так не высыпалась. Боль в промежности напоминает о прошедшей ночи. Где-то шумит вода, но уже через секунду становится тихо. Зверь выходит из душа, обернув вокруг бедер полотенце. Притворяюсь спящей, это очень по-взрослому, знаю. Но вчера я визжала как последняя дура, умоляя не останавливаться, как после этого смотреть в глаза? Нутром чувствую, как он приближается, бесшумно, как хищник на охоте. Рука ныряет под одело и крадется по моему обнаженному телу, задержавшись на бедрах.

— Эмма…

— Ммм…

— Нам нужно ехать.

Открываю глаза, — Опять? Куда на этот раз?

— Домой, — оборачиваюсь и встречаю пару пылающих глаз, — доброе утро, — убирает волосы с моего лица, я чувствую, как разгораются щеки.

— Ты отпустишь меня в Питер?

— Ко мне домой, Эмма.

— А сейчас мы где?

— Я живу в Крыму. У меня там дом и его адрес известен лишь узкому кругу людей.

Пытаюсь встать, но он притягивает мою попу к себе. — Посмотри на меня, — вновь оборачиваюсь, тону в черной бездне, сводившей меня с ума этой ночью. Он сглатывает, нужно идти, но я вижу, как он не хочет этого.

— Хочу в душ, — недовольно хрипит, но отпускает.

Под горячими каплями воды понимаю, что мой дом в Питере, а не в Крыму. У меня запись на фотосессии, наверное, дерект завален письмами и на мобильнике сотни пропущенных. В тоже время осознаю, что все это было словно в прошлой жизни. Но я столько лет зарабатывала свое имя, и теперь должна так легко с ним расстаться?

Черные джинсы и коричневый свитер, чашка эспрессо в руках и зверский взгляд, когда я выхожу к нему в полотенце.

— Почему ты не одета?

Я знаю, в таком виде мне ничего не грозит, вижу его желание, стекающие по телу.

— Отпусти меня домой. Он в Питере, а не там, куда мы едем.

Откладывает телефон и ставит кружку.

— Там нет дома, тебя там никто не ждет.

— Там моя жизнь.

— Теперь твоя жизнь рядом со мной. Не беси меня и одевайся, — от теплого зверя ни остается и следа. Я медлю. Мне кажется, если я соглашусь на эту поездку, то потеряю единственное, что связывает меня с моей прошлой жизнью.

— Я не хочу лететь с тобой.

— Мне показалось, что хочешь.

Теряюсь, — ты забрал мою жизнь, силой…

— Знаю. А теперь одевайся, ты едешь со мной, — снова его леденящий хрип. Он вновь чужой, холодный и безжалостный.

— Я не поеду. Меня хотели убить, из-за тебя! Кто ты мне, что я должна рисковать ради тебя жизнью?!

— У тебя пять минут! Иначе я вынесу отсюда твой голый зад, а ты будешь умолять меня, как делала это ночью.

Мне словно дали пощечину, сгораю от стыда и злости, ненавижу, бесчувственное животное.

— Пошел ты! — шеплю в ответ, разворачиваюсь и бегу в комнату.

Он догоняет меня, хватает за шею. Находит какие-то вещи, сует мне в руки и толкает к выходу. В этот момент входит Ос, на меня не смотрит, ждет указаний от своего работодателя. Они говорят без слов, Ос молча, удаляется.

— Одевайся, — я все еще в одном полотенце сижу на заднем сиденье Бэхи. Спереди Ос, рядом зверь, сверлящий меня черными глазами. Ненавижу, сволочь.

Ос

Она принадлежит ему, стоит в полотенце, как ни в чем не бывало. Сдалась? За все годы, что я знаком с Матоном лишь одна женщина появлялась относительно регулярно, но с ней не было столько хлопот.

Теперь Эмма с ним. Точка.

Эмма

На переднем сиденье Энджел с пилотом, я и Медведь сзади. Подавляю в себе тошноту от увеличивающейся высоты. Вжимаюсь в сиденье, и он берет меня за руку, успокаивает взглядом, но я одергиваю ее, я тут не по своей воле. Он тут же хватает меня за шею и прижимает к себе, слышу, как стучит его сердце в груди.

— Сиди смирно, — каменный бицепс, не могу шелохнуться. А он тихо смеется, чувствуя свое превосходство.

Всю мою жизнь меня подавляли. Сперва семья, если ее можно было так назвать. Мама тяжело переживала смерть брата, в периоды, когда она напивалась до тошноты, даже не скрывала, что сожалеет о том, что бог забрал не меня. Я была папиной дочкой. И даже до трагедии наши отношения не были теплыми. Ее раздражала любая мелочь, а когда папа меня защищал, она выходила из себя. Потом его не стало. Я сразу поняла, что должна бороться в одиночку с той гребанной жизнью, которой наградила меня вселенная. Я ощетинилась и стала колючей как еж, не доверяя никому из людей. На несколько лет моя жизнь превратилась в кошмар, пока я не закончила школу и не уехала с ним…