Проклятие Ильича - Андрей Готлибович Шопперт

— Я попробую.

— Ты попробуй, мажор. Я их при тебе мерить буду, — подмигнула дьяволица.

— Хм. Я тогда на размер меньше достану, — попытался пошутить Левин.

Нет, с джинсами в СССР шутить нельзя.

— Зачем? Дешевле?

— Н-да⁉ Нет, тут другой бонус. Ты их долго будешь натягивать и по-всякому вертеться…

— Ха-ха-ха. «Вертеться», весёлый ты, мажор. Слушай, забыла, как тебя дядька назвал? — сначала колокольчики зазвенели, потом тон стал деловым.

— Костик. Константином меня назвали, в честь дедушки.

— Точно, Костик. Похож. А отчество? — демонесса головку чуть набок наклонила и носик вздёрнутый ещё вздёрнула.

— Олегович.

— Константин Олегович. Нормально, так и буду тебя звать. Костик — это несолидно. Ты же солидный. Константин Олегович, а когда джинсы можно ожидать?

Не, не получилось у дьяволицы просящей улыбки, получилась ехидная.

— Выздороветь надо, из больницы выписываться. В ГУМ зайти. Может, там есть, а если нет, то придётся матери звонить. Пока посылка из Аргентины дойдёт. Но сначала всё одно выписаться надо, — прикинул варианты и сроки, покопавшись в памяти реципиента, Владимир Ильич.

— Я помогу тебе быстрее на ноги встать. Сегодня дома сварю бульон куриный, наваристый и принесу вечером. И бананов куплю.

— Кхм…

— Ты про деньги? Ничего. Джинсы того стоят. Не разорюсь.

Твою налево! Сколько там медсестра сейчас получает: рублей девяносто — сто? А уборщица, что надраивала его палату — шестьдесят? Не для людей социализм строили. А для кого? Инженер сто двадцать — сто тридцать получает. Пять лет прожив на стипендию. А у него жена и маленький ребёнок. И квартира далеко не сразу. В общаге несколько лет жить. Даже снять квартиру практически невозможно. Пока станет директором…

— Тебя как звать-то, кормилица? — запершило в горле у Левина.

— Марина.

— Хм… Кха. Кха.

А что сейчас с его Марьяной. Дюймовочка, где ты?

— Пить хочешь? — бросилась к нему демонесса Марина.

— Угу.

На этот раз ложечки алюминиевой в рот ему не совали. Дали в зубы кружку не менее алюминиевую. Вода была тёплой и хлоркой пованивала. Или напиталась от запаха в палате, или это сейчас в Москве воду от души хлорируют. Но пошла и эта тёплая и вонючая хорошо. Пустыня Атакама сдулась сразу. Ещё бы кофейку. Не сладкого, но с молоком.

— Всё, хватит пока, — отобрала изделие авиапрома демонесса Марина.

— Кофейку бы? — озвучил мечту Левин, обтирая ладонью пролитую воду на груди.

— Перетопчешься. Я сейчас пойду смену сдавать, медсестру будут звать тётя Паша… М-мм. Прасковья Ильинична. Я ей передам, что ты мажор. Да и заведующий наш, Кузьмин Иван Леонидович, ей, не сомневайся, про тебя отдельно всё объяснит. Не каждый день ему из ЦК КПСС звонят. Всё. Вечером принесу куриный бульон и бананы. Может, книжку какую надо, фантастику? — застыла, уже открыв дверь в палату, дьявольская медсестра Марина.

— Тетрадь чистую с шариковой ручкой.

— Стихи писать? — хихикнула демоница.

— Стихи.

Опять хихикнув Марина унеслась, шлёпая сланцами по коридору. И появилась минут через пять уже с худой, как сушёная вобла, женщиной лет сорока пяти с посыпанными перцем висками в дореволюционном белом платочке на голове. Халат был у тёти Паши ниже колена, и под ним ещё и нижняя юбка угадывалась. Не, если по чесноку, то и хорошо это. Разные с Мариной у тёти Паши стати. Пусть будет халат подлиннее.

— Вот, тётя Паша, это и есть Константин Олегович Квасин. Он смирный, есть ему до вечера нельзя, только пить. Остальное… вы и без меня разберётесь. Да, я вечером приду и ему куриного бульона принесу.

— О как⁈ Гляди, Маринка, опять обожгёсься.

— Тётя Паша! — сделала круглые глаза демонесса.

— А я тебе и в прошлый раз говорила.

— Тётя Паша!

— Иди. Твоя жизнь. Профукаешь, — вобла повернулась к Костику и погрозила ему пальцем: — Мне Маринка как дочь, обидишь — найду и кастрирую. Понял ли?

— Понял, не дурак. Дурак бы не понял, — попытался отшутиться Левин, но на строгом лице Прасковьи Ильиничны не дрогнул ни один мимический мышц.

— Лежи. Если чего, то вон кнопка за головой.

И обе медсестры — и старая, и как дочь — покинули палату.

— Даже и не думал. У меня Дюймовочка. Да! Где ты, Марьяна? 

Событие двадцать пятое

В Боливии фиеста, салюты и фанфары.

Убит палач Эрнесто, нет больше Че Гевары!

Спокойно спите люди любого цвета кожи.

Никто вас не разбудит, ваш сон не потревожит.

Медсёстры ушли, и Владимир Ильич, прикрыв глаза, решил основательно покопаться в памяти Костика — даже на первый взгляд там куча всяких отличных штукенций имелась. А если копнуть? Не дали, только закрыл глаза, как хлопнула дверь в палату.

— Ну-с, молодой человек, теперь никто не мешает, осмотрю вас перед уходом. Как себя чувствуем? — доктор Сидоркин, что и убил настоящего Костика, отбросил с него простынку.

Очевидно, хотел причиндалы рассмотреть. А, нет — потрогал прилепленную на лейкопластырь нашлёпку из бинтов на пузе. Трубочку с дренажом потрогал. Пузу больно эдак потрогал, потом руку с катетером потрогал, посмотрел на вновь установленную капельницу и её потрогал.

— Нормально всё. Пить только всё время хочется, — сообщил ему Левин.

— Понемногу можно. Рот тоже полоскайте. Это снимет сухость во рту. Ну, оставляю вас, молодой человек, добавили вы мне седых волос. Разве можно при аппендиците переедать и, наплевав на боль и симптомы другие, забираться как можно дальше от медицины. Н-да. Могли бы и не выжить. Ну, впредь наука будет. Думать нужно о здоровье.

— Можно я пошучу? — вспомнил прикольную фразу про врачей Владимир Ильич.

— А умеете? — это тоже шутка, надо понимать, была.

— Каждый врач должен помнить, если болезнь не начать вовремя лечить, она может пройти сама, — выдал всё же цитату Левин.

— Ха. Правда смешно, — хрюкнул толстенькими щёчками Сидоркин, накрыл причиндалы Костика простынкой и кивнул, как поручик Ржевский. — До свидания. Послезавтра увидимся. Надеюсь, больше сюрпризов от вас ждать не стоит. Да, скальпеля или тампона я внутри у вас не забыл. Не должен был. Наверное. Хотя…

Хирург снова хрюкнул, снова головой мотнул и скрылся за скрипучей дверью. «Масла машинного попросить у дяди Волеслава надо», — подумал Левин и как-то незаметно для себя, вместо ревизии головы реципиента, этой головой заснул.

Проснулся Владимир Ильич от того, что его тормошила тётя Паша.

— Перевязку сейчас делать будут. Утку подать?

Левин прислушался к организмусу. Да, утка не помешает.

— Угу.

И тут же получил голубой предмет.

— Да выйду. Тоже мне, скромник, — оценила его взгляд медсестра и хлопнула скрипучей дверью.

Потом она отодрала больно-пребольно тампон старый и наложила жёлтенький, пропитанный фурацилином новый, перекрестила лейкопластырем и удалилась.

Не так чтобы болело, но тётя Паша вернулась через пару минут и вкатила ему в задницу укол анальгина, или чего-то другого обезболивающего, приложила тыльную сторону ладони ко лбу, поджала губы и вышла, проскрипев напоследок дверью.

Левин снова закрыл глаза, чтобы ревизию знаний провести. На всякий случай выждал пару минут, а то всё время отвлекают. Не на этот раз. Итак. Есть просто удивительный факт в биографии Костика. Испанский язык для него является родным. Он родился на Кубе. И, как и все родившиеся на Кубе, получил кубинское гражданство. Родился Костик в 1964 году, когда его отец работал советником Посольства СССР в Республике Куба. Мать приехала туда на шестом месяце и родила Костика в больнице Гаваны. И вот дальше непонятно, то ли гордиться, то ли нет, но в семейном фотоальбоме Квасиных есть две фотографии с маленьким мальчиком. Одна — на руках Фиделя Кастро Костик лыбящийся, а вторая вообще раритетнейший раритет. Костик сидит на коленях того самого Эрнесто Че Гевары — молодого, улыбающегося, в неизменном своём берете. Если судить по возрасту Костика, то фото сделано за год примерно до смерти команданте в 1966 году.

И ещё есть интересная строчка в биографии. Квасин — самый молодой выпускник МГИМО, ему только полгода как девятнадцать исполнилось. И виной тому опять командировка отца. В 1973—1976 годах Олег Константинович был советником-посланником Посольства СССР в Республике Боливия. И за те три с половиной года Костик, поехавший туда с отцом и матерью, закончил в школе