Полураспад СССР. Как развалили сверхдержаву - Руслан Хасбулатов

Впрочем, с начала перестройки и многочисленных реорганизаций и сами министерства стали утрачивать реальную власть. Под видом реорганизаций они распылялись (создавались «ассоциации», «концерны», «банки» и т. д.), стали формироваться государственно-монополистические корпоративные альянсы, в которых уже преобладали частные и групповые эгоистические интересы директоров корпораций. Стала происходить весьма специфическая приватизация в пользу союзной экономической бюрократии на базе преобразования мощных промышленных, машиностроительных, сырьевых, торговых и прочих союзных министерств. Партийно-государственное чиновничество плавно «перетекало» в комфортабельные кабинеты новых корпораций, подготавливая почву для олигархического ренессанса.

Государственная собственность, таким образом, без законодательных актов, без общей программы народно-хозяйственного развития трансформировалась в некую частно-групповую собственность, которой стала владеть уже частно-государственная бюрократия. Вскоре она станет совсем «частной».

Указанные преобразования в последние годы горбачевской сути не меняли, поскольку новые институты не становились агентами рынка, действующими на основе законов конкуренции, призванными обеспечивать потребности людей, общества. Они были по-прежнему ориентированы на обслуживание государства, стоящего над человеком. Таким образом, государственно-монополистическая собственность — это материальная база, фундамент государственно-моноподиетического социализма, который окончательно сформировался на стадии своего начавшегося разложения. Как и во времена НЭПа, стране действительно нужна была революционная ломка самих производственных отношений. Результаты первых лет перестройки убедили: медлить, двигаться мелкими шагами более нельзя. Предпринятых на союзном уровне мер было недостаточно — они не привели к позитивной трансформации государственно-монополистической собственности, не создали субъекты рынка. Задача заключалась не в простом разрушении этой системы (это было бы губительным для общества), а в формировании другой, параллельной экономической системы на базе частной собственности.

Социальные системы в отличие от технических систем обладают бесконечными возможностями к адаптации и реформированию — если ставится четкая цель и формулируются задачи. Революции возникают и совершаются не потому, что условия не могут быть изменены принципиально, а потому, что правящие круги оказываются не в состоянии верно оценить ситуацию и приступить к масштабным изменениям адекватными способами.

Нарастание противоречий

Предпринимаемые действия и решения, в силу прежде всего неадекватности ситуации, не давали сколько-нибудь ощутимого позитивного результата. Например, в 1990 г. (последнем году существования социализма) средняя ежемесячная заработная плата в СССР составляла примерно 140 долл., а с учетом общественных фондов (бесплатное здравоохранение, ежегодный отдых, санаторное лечение, детские садики и ясли для детей и т. д.) — около 800 долл. В том же 1990 г. в группе стран Европейского союза, США, Канаде, Японии уровень жизни населения был в 3–6 раз выше по сравнению с соответствующим уровнем в СССР. Вот в чем выразилось отставание в экономическом развитии СССР, его неконкурентоспособность в эпоху глобализации (этот разрыв в 2008 г. составил 10-кратную величину!).

Поэтому, когда экономические реформы Горбачева оказались неэффективными и, более того, привели к коллапсу, в частности увеличили всевозможные дефициты (при том, что уровень жизни на Западе возрастал), — эти сравнения вызывали сильнейшее недовольство населения всей политикой СССР.

О том, что в голове Горбачева много интересных и интригующих замыслов, было известно уже с первых его выступлений в роли генерального секретаря. Правда, одно из первых решений — антиалкогольная кампания, при всех ее положительных аспектах воздействия на здоровье населения, в том числе начавшийся рост продолжительности жизни мужчин, оказала негативное влияние на общественное мнение страны, а также ее финансы. В конечном счете она завершилась провалом. Но и эта кампания была, скорее всего, не из арсенала самого Горбачева, а инструмент, взятый им из предложений общества. Если вспомнить, как были приняты тогда все эти «антиалкогольные мероприятия», не следует забывать мощную волну, поднятую столичной прессой (в русле горбачевской политики гласности), направленную против «алкоголизации страны». Врачи и ученые, женские организации и целые коллективы предприятий — все требовали от Горбачева «принятия решительных мер» против пьянства, приводили доводы, свидетельствующие о том, что происходит «дебилизация молодежи» и т. д.

Но когда Горбачев, откликнувшись на этот мощный общественный призыв, принял реальные действия, направленные на сокращение производства и потребления алкоголя, оказалось, что общество не готово сократить свои алкогольные потребности. Началось стремительное подпольное производство горячительных напитков со всеми последствиями. Л все негативные результаты этих мер, естественно, общество переложило на генерального секретаря. Другое его последствие — существенное сокращение доходной части бюджета (порядка 10 млрд долл.). На фоне стремительно начавшегося падения цен на нефть на мировых рынках (с 35 долл. за баррель в 1985 г. до 15 и ниже в 1986 г.) это наносило тяжелые удары по союзному бюджету.

Закрывались едва открывшиеся при Андропове новые бары, кафе и рестораны, варварски уничтожались виноградники на Кавказе, Кубани, Средней Азии и Молдавии. В магазинах по всей огромной стране образовывались бесчисленные очереди за бутылками с горячительным. Все эти «очереди» уже с ненавистью и презрением отзывались о горбачевских реформах. Мгновенно появились суррогаты, подпольные сети производства и распространения алкоголя, как пожар в лесу, стали распространяться наркомания и токсикомания, особенно в молодежной среде. Когда эта «кампания» была отменена, подпольные сети производства алкоголя и ее распространения не исчезли — они продолжали свою «параллельную жизнь».

Вскоре (июнь 1987 г.) были приняты решения союзных властей, в соответствии с которыми все руководители предприятий и учреждений должны были избираться самими коллективами при доминировании профсоюзов. Рост самостоятельности предприятий, их перевод на хозрасчетные отношения, несомненно, были явлением позитивным, поскольку позволяли их коллективам быть более заинтересованным в эффективной деятельности, более рачительно хозяйствовать — и увеличивать заработную плату. Но, с другой стороны, при всей своей демократичности такой порядок наносил ущерб слаженной работе предприятий: способные и жесткие руководители часто отторгались коллективами, они вынуждены были уходить, уступая место ловким приспособленцам, из которых стали формироваться «рыночные хозяйственники» — опора ельцинизма, люди беспринципные и легковесные. Директора заводов и фирм, начальники цехов, железнодорожных и прочих транспортных предприятий и даже директор Большого театра в Москве — все без исключения становились объектами бесконечных обсуждений, а во многих случаях подвергались остракизму, шантажу со стороны недобросовестных групп работников. Возможно, такая мера была бы уместна, если бы имелись какие-то традиции, обычаи, если бы проводилась многолетняя подготовка к такого рода изменениям.