Мать - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Двое полицейских провели мимо нее Самойлова; он шел, сунуводну руку в карман, а другой приглаживая свои рыжеватые волосы.
Его провожала толпа рабочих, человек в сотню, погоняяполицейских руганью и насмешками.
- Гулять пошел, Гриша! - крикнул ему кто-то.
- Почет нашему брату! - поддержал другой. - Со стражейходим…
И крепко выругался.
- Воров ловить, видно, невыгодно стало! - зло и громкоговорил высокий и кривой рабочий. - Начали честных людей таскать…
- Хоть бы ночью таскали! - вторил кто-то из толпы. - А тоднем - без стыда, - сволочи!
Полицейские шли угрюмо, быстро, стараясь ничего не видеть ибудто не слыша восклицаний, которыми провожали их. Встречу им трое рабочихнесли большую полосу железа и, направляя ее на них, кричали:
- Берегитесь, рыбаки!
Проходя мимо Власовой, Самойлов, усмехаясь, кивнул ейголовой и сказал:
- Поволокли!
Она молча, низко поклонилась ему, ее трогали эти молодые,честные, трезвые, уходившие в тюрьму с улыбками на лицах; у нее возникалажалостливая любовь матери к ним.
Воротясь с фабрики, она провела весь день у Марьи, помогаяей в работе и слушая ее болтовню, а поздно вечером пришла к себе в дом, гдебыло пусто, холодно и неуютно. Она долго совалась из угла в угол, не находясебе места, не зная, что делать. И ее беспокоило, что вот уже скоро ночь, аЕгор Иванович не несет литературу, как он обещал.
За окном мелькали тяжелые, серые хлопья осеннего снега.Мягко приставая к стеклам, они бесшумно скользили вниз и таяли, оставляя засобой мокрый след. Она думала о сыне…
В дверь осторожно постучались, мать быстро подбежала, снялакрючок, - вошла Сашенька. Мать давно ее не видала, и теперь первое, чтобросилось ей в глаза, это неестественная полнота девушки.
- Здравствуйте! - сказала она, радуясь, что пришел человек ичасть ночи она проведет не в одиночестве. - Давно не видать было вас. Уезжали?
- Нет, я в тюрьме сидела! - ответила девушка улыбаясь. -Вместе с Николаем Ивановичем, - помните его?
- Как же не помнить! - воскликнула мать. - Мне вчера ЕгорИванович говорил, что его выпустили, а про вас я не знала… Никто и не сказал,что вы там…
- Да что же об этом говорить?.. Мне, - пока не пришел ЕгорИванович, - переодеться надо! - сказала девушка, оглядываясь.
- Мокрая вы вся…
- Я листовки и книжки принесла…
- Давайте, давайте! - заторопилась мать.
Девушка быстро расстегнула пальто, встряхнулась, и с нее,точно листья с дерева, посыпались на пол, шелестя, пачки бумаги. Мать, смеясь,подбирала их с пола и говорила:
- А я смотрю - полная вы такая, думала, замуж вышли,ребеночка ждете. Ой-ой, сколько принесли! Неужели пешком?
- Да! - сказала Сашенька. Она теперь снова стала стройной итонкой, как прежде. Мать видела, что щеки у нее ввалились, глаза сталиогромными и под ними легли темные пятна.
- Только что выпустили вас, - вам бы отдохнуть, а вы! -вздохнув и качая головой, сказала мать.
- Нужно! - ответила девушка вздрагивая. - Скажите, как ПавелМихайлович, - ничего?.. Не очень взволновался?
Спрашивая, Сашенька не смотрела на мать; наклонив голову,она поправляла волосы, и пальцы ее дрожали.
- Ничего! - ответила мать. - Да ведь он себя не выдаст.
- Ведь у него крепкое здоровье? - тихо проговорила девушка.
- Не хворал, никогда! - ответила мать. - Дрожите вы вся. Вотя чаем вас напою с вареньем малиновым.
- Это хорошо бы! Только стоит ли вам беспокоиться? Поздно.Давайте, я сама…
- Усталая-то? - укоризненно отозвалась мать, принимаясьвозиться около самовара. Саша тоже вышла в кухню, села там на лавку и, закинувруки за голову, заговорила:
- Все-таки, - ослабляет тюрьма. Проклятое безделье! Нетничего мучительнее. Знаешь, как много нужно работать, и - сидишь в клетке, какзверь…
- Кто вознаградит вас за все? - спросила мать. И, вздохнув,ответила сама себе:
- Никто, кроме господа! Вы, поди-ка, тоже не верите в него?
- Нет! - кратко ответила девушка, качнув головой.
- А я вот вам не верю! - вдруг возбуждаясь, заявила мать. И,быстро вытирая запачканные углем руки о фартук, она с глубоким убеждениемпродолжала: - Не понимаете вы веры вашей! Как можно без веры в бога жить такоюжизнью?
В сенях кто-то громко затопал, заворчал, мать вздрогнула,девушка быстро вскочила и торопливо зашептала:
- Не отпирайте! Если это - они, жандармы, вы меня незнаете!.. Я - ошиблась домом, зашла к вам случайно, упала в обморок, вы меняраздели, нашли книги, - понимаете?
- Милая вы моя, - зачем? - умиленно спросила мать.
- Подождите! - прислушиваясь, сказала Сашенька. - Это,кажется, Егор…
Это был он, мокрый и задыхающийся от усталости.
- Ага! Самоварчик? - воскликнул он. - Это лучше всего вжизни, мамаша! Вы уже здесь, Сашенька?
Наполняя маленькую кухню хриплыми звуками, он медленностаскивал тяжелое пальто и, не останавливаясь, говорил:
- Вот, мамаша, девица, неприятная для начальства! Будучиобижена смотрителем тюрьмы, она объявила ему, что уморит себя голодом, если онне извинится перед ней, и восемь дней не кушала, по какой причине едва непротянула ножки. Недурно? Животик-то у меня каков?
Болтая и поддерживая короткими руками безобразно отвисшийживот, он прошел в комнату, затворил за собою дверь, но и там продолжал что-тоговорить.
- Неужто восемь дней не кушали вы? - удивленно спросиламать.
- Нужно было, чтобы он извинился предо мной! - отвечаладевушка, зябко поводя плечами. Ее спокойствие и суровая настойчивостьотозвались в душе матери чем-то похожим на упрек.
«Вот как!..» - подумала она и снова спросила:
- А если бы умерли?
- Что же поделаешь! - тихо отозвалась девушка. - Он все-такиизвинился. Человек не должен прощать обиду.
- Да-а… - медленно отозвалась мать. - А вот нашу сестру всюжизнь обижают…
- Я разгрузился! - объявил Егор, отворяя дверь. - Самоварчикготов? Позвольте, я его втащу…
Он поднял самовар и понес его, говоря:
- Собственноручный мой папаша выпивал в день не менеедвадцати стаканов чаю, почему и прожил на сей земле безболезненно и мирносемьдесят три года. Имел он восемь пудов весу и был дьячком в селеВоскресенском…
- Вы отца Ивана сын? - воскликнула мать.