Когда мы верили в русалок - Барбара О'Нил

Грациозная длинноногая Вероника Паркер с изящными руками и сексуальным голосом как актриса прославилась именно в ту пору. За пять лет она снялась в тринадцати кинолентах, делая почти по три фильма в год. И за это ей прилично платили: ее ежегодный доход составлял сто десять тысяч долларов. В начале тридцатых, в период Великой депрессии, это были бешеные деньги – в пересчете на нынешние это полтора миллиона долларов в год, прикидываю я. Вполне достаточно, чтобы построить прекрасный дом, в котором она почти не жила.

После принятия кодекса Хейса в Голливуде Вероника стала менее востребована, и один новозеландский режиссер уговорил ее вернуться на родину, пообещав главную роль в любовной трагедии. К сожалению, фильм так и не вышел на экраны. Согласно «Википедии», Питер Вус был вовлечен в десятки скандалов, связанных с женщинами. На фото запечатлен красивый блондин с высоким лбом. Нигде не указывается, почему фильм так и не был создан: в качестве причины приводится лишь один довод – «творческие разногласия». Вероника с тех пор перебивалась небольшими ролями, и всегда это были образы женщины-вамп или опасной любовницы.

Кутаясь в одеяло, я пытаюсь представить, что она чувствовала: каково это подняться до высот мировой славы, а затем впасть в немилость, когда ты еще молода и способна много дать? Меня охватывает уныние, и я закрываю ноутбук.

– Я спать пошла, – говорю я Саймону, целуя его в лоб. – Не засиживайся допоздна.

– Нет-нет, скоро приду.

Я про себя отмечаю, что надо бы найти еще фильмы с участием Вероники и посмотреть их. Может быть, вместе с Гвенет. Она выпадет в осадок, узнав, что мы купили Сапфировый Дом.

Из-за смены часовых поясов я пробуждаюсь в четыре часа утра. Какое-то время пытаюсь снова заснуть, но тщетно.

Шторы открыты. Между моим балконом и гаванью высятся офисные здания, но по краю центральной части города темнеет чернильная вода, отделяющая район от какого-то острова. Там сверкают огни, типичные огни ночного города. Лежа на боку, я представляю, как моя сестра крепко спит в одном из домов где-то неподалеку, и на нее светит та же луна, что и на меня. Я воображаю, как она встает и по пути в ванную, притягиваемая моим напряженным взглядом, останавливается у окна и смотрит на центральный деловой район и на мое окно, затерявшееся среди множества других окон. Она чувствует меня. Знает, что я здесь.

В далеком детстве, пока не появился Дилан, у каждого из нас была своя комната. Но с тех пор, как мне исполнилось пять, и до самого окончания колледжа, мы с сестрой всегда жили вместе. Сначала в комнате с видом на океан, где мы засыпали под шум волн, когда было открыто окно; потом в большой спальне нашей квартиры в Салинасе. Я долго привыкала к пустоте комнаты, в которой слышалось только мое дыхание. Теперь у меня есть Бродяга, и по ночам он заполняет эту пустоту, свернувшись клубочком в сгибе моих колен или положив мордочку на подушку у моей головы, словно мы с ним две кошки. За это я особенно его люблю. В такие моменты мне до слез жалко своего питомца, и я невольно задаюсь вопросами: куда подевалась его мать, какие ужасы ему пришлось пережить прежде, чем я принесла его в свой дом и оставила у себя?

Мысль о коте заставляет меня взглянуть на часы. В Санта-Крузе почти восемь утра. Мама уже, должно быть, проснулась. Я звоню ей, а сама, тихо ступая босыми ногами, иду к кухне, занимающей узкую полоску пространства у двери, и наливаю в чайник воду. В трубке гудки, гудки. Я уже отчаиваюсь услышать ответ. Меня охватывает знакомое чувство разочарования и тревоги: все-таки она не сдержала слова, не осталась с Бродягой. Думаю о своем несчастном коте, который доверяет только мне, ведь он столько всего натерпелся до того, как я его приютила. А теперь он в доме один…

В последний момент мама отвечает.

– Кит! Я здесь! – звучит в трубке ее запыхавшийся голос.

– Где? У меня дома?

Секундная пауза. Она знает, что я ей не доверяю.

– У тебя, Кит. Я во дворе была, поливала твои растения, а телефон в доме остался.

– Бродяга выходил с тобой на улицу?

– Ой, нет. Он даже из-под кровати не выползает.

У меня екает в животе. Я живо представляю его черную мордочку, лохматые лапы.

– Ты у меня ночуешь?

– Да, клянусь. Он ест и ходит в туалет, когда я ухожу. По-моему, он написал в твои теннисные туфли. Ты оставила их у входа.

– Наверно, заявляет свои притязания на меня. Свои вещи держи в шкафу.

– Так и делаю. У нас все хорошо, Китти. – Милое имечко. – Честное слово. У меня были кошки, я знаю, как с ними управляться.

– Ну хорошо.

– Всего-то два дня прошло. Привыкнет.

– Ты, главное, следи, чтобы он на улицу не выходил. Не надо, чтобы он меня искал.

– Не пущу, не волнуйся, – обещает мама урезонивающим тоном, и я осознаю, что веду себя как ненормальная, из-за того что не могу контролировать ситуацию.

Кошмар.

Я делаю глубокий вдох, протяжно выдыхаю.

– Ладно. Я тебе верю.

– Спасибо. А теперь рассказывай. Как там? Красиво?

Я возвращаюсь к раздвижным дверям, открываю их, впуская в комнату влажный воздух, и выхожу на бетонный балкон, находящийся на высоте восемнадцатого этажа.

– Потрясающе. Вода, холмы, экзотичные деревья… изумительно. Сегодня попозже пришлю тебе фотографии.

– Ой, было бы здорово. – Мама не спешит засыпать меня вопросами и комментариями, а ждет, когда я продолжу. Этот прием она освоила на встречах группы анонимных алкоголиков. Если б раньше им владела, мое детство было бы в десять тысяч раз лучше.

– Я была на месте пожара, – говорю я. – Вот честно, ума не приложу, что она могла бы там делать. В том ночном клубе, насколько можно судить, обычно тусовались юные азиаты, а не дамы европейского типа средних лет.

– Какая же она тебе дама средних лет?!

Я вскидываю брови.

– Если она действительно жива, ей теперь почти сорок три. А любой человек, перешагнув через сороковник, вынужден признать, что он вступил в фазу среднего возраста.

Мама пренебрежительно фыркает. Я слышу, как она затягивается сигаретой, хотя сама она думает, будто я не знаю, что она курит.

– Ну и какой твой следующий шаг?

– Если честно, понятия не имею.

– Покажи ее фотографию работникам магазинов в округе. Спроси, может быть, кто-то ее знает.

– Неплохая идея.

– Можно обратиться на телевидение.

– Если еще что надумаешь, – смеюсь я, – пиши, не стесняйся. А то это не самая сильная моя сторона.

– Если кто и может ее найти, так это ты, – говорит мама.

– А если не найду?

– Значит, не найдешь, – твердо отвечает она. – Но попытаться надо.