Моя цель - звезды - Альфред Бестер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Случалось, однако, что доведенные до отчаяния узники накидывались друг на друга прямо во время санобработки. Вспышки насилия тут же подавлялись охранниками в наглазниках, и утром следующего дня взамен обычной проповеди звучала лекция, превозносящая достоинства терпения и смирения.
Фойл выучил все лекции наизусть. Он знал их до последнего слова, щелчка и вздоха. Он приучился распознавать голоса чтецов: понимающий баритон, веселый тенор, резкий бас. Он научился отключать слух на время терапевтического бубнежа и все остальные чувства на время трудотерапии, выполняя необходимые действия механически, но противостоять бессчетным часам одиночества ему было не под силу. Одной ярости оказывалось недостаточно.
Он потерял счет дням, завтракам и проповедям. Он перестал перешептываться с остальными на санобработках. Разум его блуждал, теряясь во времени и пространстве. Ему мерещилось, что он снова на борту «Кочевника», сражается за жизнь. Затем даже эта спасительная иллюзия его покинула, и он начал все глубже увязать в черной яме кататонии. В могильной тишине, могильной тьме и сне, каким спит эмбрион в материнской утробе.
Ему снились сны. В этих снах ему являлась ангелица. Однажды она принялась что-то нашептывать. В другой раз принялась петь. На третий раз он услышал, как ангелица богохульствует:
— Черт подери! Святая срань! Ах ты, боже…
На снижающейся ноте восклицания эти бередили ему сердце. Он погружался в бездну и прислушивался к ней.
— Выход есть, — бормотала ангелица ему на ухо, напевно, успокаивающе. Голос ее был теплый, мягкий, как шелк, но исполненный сдержанного гнева. То был голос ангела мести. — Выход есть.
Шепот шел ниоткуда.
Вдруг странная логика отчаяния открыла ему, что ангелица, возможно, говорит о выходе из Гуфр-Мартеля. Дурак он был, что не понял этого прежде.
— Агх-ха, — прокаркал он. — Выход.
Мягкий вздох и осторожный вопрос:
— Кто это?
— Я, — сказал Фойл. — Кто ж еще?
— Где ты?
— Здесь. Я всегда тут был. Ты ж знаешь.
— Нет тут никого. Я одна.
— Спасибо, что была со мной.
— Слуховые галлюцинации — это плохо, — пробормотал ангельский голос. — Первый шаг в бездну безумия. Надо с этим кончать.
— Ты указала мне путь. Джонтирую-ка я в синь.
— Джонт в синь! Черт! Господи, это происходит на самом деле! Ты говоришь на уличном арго! Ты настоящий. Ты кто?
— Гулли Фойл.
— Но ты же не в моей камере. Мы даже не соседи. В моем квадранте Гуфр-Мартеля нет мужчин. Женщины в южном. Я в камере Юг-900. А ты где?
— Север-111.
— Ты в четверти мили от меня. Как мы… ну да, разумеется! Это же Линия Шепота. Я всегда считала ее выдумкой, но, получается, она существует на самом деле. И она работает!
— Ладно, я пошел, — прошептал Фойл. — Ухожу в синь.
— Фойл, послушай меня. Забудь ты про свой джонт в синь. Не уходи. Это же чудо.
— Что за чудо?
— В Гуфр-Мартеле наблюдается акустический феномен… такое случается в глубоких пещерах… галереи эха и шепотов… Старожилы зовут это Линией Шепота. Я им никогда не верила. Никто не верил. А это правда. Мы переговариваемся по Линии Шепота. Никто нас не слышит, а мы слышим друг друга. Мы можем говорить друг с другом, Фойл. Мы составим план. Мы попытаемся отсюда сбежать!
Ее звали Джизбелла Маккуин. Она была горячая штучка: независимая и умная. Ее приговорили к пяти годам в Гуфр-Мартеле за мошенничество. Джизбелла с яростным юмором описывала Фойлу свое преступление против общества.
— Ты ведь, Гулли, даже не знаешь, на что обрек джонт нас, женщин. Мы взаперти. Вернулись в серали.
— Серали? А что это такое, девочка?
— Гаремы. Места, где женщин держали, так сказать, в морозильнике. Тысяча лет развития цивилизации (ну, так говорят), а мы остаемся чужой собственностью. Джонт-де так опасен для нашей добродетели, для чести, для благонравия, что нас теперь запирают, как золотые слитки в сейф. Для нас не находится никаких достойных занятий, Гулли. Ни тебе работы, ни тебе карьеры. И выхода нет, Гулли, если только не послать все правила и законы к черту.
— И ты так сделала, Джиз?
— Я хотела независимости, Гулли. Я стремилась жить своей жизнью, а общество не оставило мне других путей. Я сбежала из дому и пошла вразнос.
Джиз перешла к описанию красочных деталей своего мятежа. Афера на благотворительности. Афера на лечении катаракт. Медовый месяц. Афера с похоронками. Барсучий джонт[11]. Афера с одноглазым[12].
Фойл поведал ей о «Кочевнике» и «Ворге», о своей ненависти и планах. О том, как выглядит теперь его лицо, он Джизбелле не сказал. Умолчал он и о двадцати миллионах платиной, спрятанных среди астероидов.
— Что случилось с «Кочевником»? — допытывалась Джизбелла. — Все было так, как сказал тот человек, Дагенхэм? Корабль подбило залпом рейдера с Внешних Спутников?
— Да не знаю я. Не помню, девочка.
— Вероятно, при взрыве тебя контузило, и ты частично потерял память. Да и потом, ты шесть месяцев дрейфовал в одиночестве… не способствует. Ты ничего особенно ценного не заметил в обломках «Кочевника»?
— Нет.
— Дагенхэм ничего не упоминал?
— Нет, — солгал Фойл.
— Значит, у него должна иметься другая причина, чтобы заточить тебя в Гуфр-Мартель. Что-то еще ему нужно от «Кочевника».
— Ага, Джиз.
— Но и ты ведь порядком протупил, пытаясь взорвать «Воргу». Ты, словно дикий зверь, пытался прокусить свой капкан, наказать его. Сталь неживая, она не умеет думать. «Воргу» ты наказать не сможешь.