Бремя удачи - Оксана Демченко

Я тоже смотрела на сцену. В душе такое творилось… Да соберись злодеи повторно убивать Зотова, я бы и не заметила. Роберта пела вдохновенно, и я знала всем сердцем: мама поет для меня одной. Приехала сюда, наверняка нарушив мыслимые и немыслимые запреты, вышла на первую сцену страны без толковых репетиций. Хотя я сильно подозреваю Алмазову и маму Лену в подготовке нынешнего вроде бы спонтанного чуда – огромного, непостижимого и все же для меня, жадной птицы, недостаточного. Я хотела поговорить с мамой. Оказаться рядом, дотронуться до руки – поверить окончательно, что она есть, настоящая, моя кровная мама, роднее некуда. Сказать ей… Не знаю что, но мне явно следует много разного ей рассказать! Она-то поет, я слышу голос и вижу ее, поэтому последние Семкины платки извожу. А ей каково? Нельзя ведь просто раскланяться, уйти со сцены, вернуться во дворец и снова стать вешалкой для призрачного «платья» – облика Диваны.

– Береника, рад приветствовать, – негромко сообщил фамильный призрак фон Гессов, являясь из портьеры и одновременно снимая шляпу. – Не гляди столь жалобно. Лео меня попросила прибыть и снабдить вас разъяснениями. Нельзя рисковать жизнью Роберты, невозможно давать врагам Ликры повод вызнать слишком многое. Сударыня Скалли уедет в точности, как запланировано. Увы… Но я готов передать ей послание.

Призрак провел рукой в воздухе, создавая иллюзию бумаги. Жестом предложил мне написать все, что я пожелаю, и деликатно отвернулся.

– Еще скажи, что ты теперь не видишь нас, – хмыкнула я.

– Из вежливости не вижу, но из любопытства позже прочту текст, – уточнил Фридрих фон Гесс.

Я отмахнулась и стала глядеть на призрачную бумагу. Что же написать? Что есть самое главное в кипе мыслей, которые растут у меня в сознании без всякого порядка, и копятся, и давят паникой и отчаянием, и вынуждают искать сочувствия у Хромова, нащупав его ладонь?

«Мама, наконец-то я могу тебе написать», – начала я хоть как-то. Меня Семка учил. Мол, не идет статья или очерк, начни с чего угодно, лишнее после выбросишь. Ведь главное – написать первые слова. И точно, дальше оказалось проще. Я писала так, словно еще ехала с юга, в поезде, и рассказывала обо всем, что произошло за время моей долгой отлучки из дома.

Хромов и Фредди-старший беседовали сдавленным шепотом и тактично не глядели в мою сторону. То есть сначала я сочла, что это они именно из вежливости. И лишь потом, когда отзвучали последние ноты финала и зал принялся аплодировать и гудеть «бис», я сообразила: Семен вполне серьезно и даже с пристрастием допрашивает привидение, ловко пользуясь тем, что Фредди не способен ускользнуть, не исполнив поручения бабушки Лео. Я еще раз прочла письмо, удивляясь тому, какое оно длинное и как удобно работать с туманной бумагой: она сама скользит, скручиваясь в два подобия рулончиков выше и ниже изучаемого фрагмента. Можно поправлять слова или вычеркивать целые фразы, они пропадают, и строки смыкаются в новом порядке…

– Ты сын высшего мага, последнего высшего мага из рода фон Гессов, – совестил Хромов привидение. – И ты не знаешь, в чем предназначение подобных ему и мне? Как мы должны в точности работать и на что влиять?

– Это не проектирование котлов! – возмущался в ответ Фредди-старший. – Это магия! Высшая, именно так. Сплошная душа и чистое наитие, смешанные в неизвестной мне пропорции с логикой, здравым смыслом, умением добывать и обрабатывать сведения. Это полет, слышишь? Я сказал все, что мог. Больше нельзя. Я советами задам рамки, и ты окажешься ими ограничен. Нет повторений. Нет формул и нет чертежей. Фарза перестраивается ежесекундно, мир становится иным, время течет невозвратной рекой. А ты ждешь помощи и подсказки от старого, пропитанного пылью привидения. Стыдно! Да меня первокурсники не всякий год боятся…

Фредди поник и развел руками. Я хихикнула. Хромов сдался и задумался. То, что каждую осень Фредди по-новому пугает учеников высшего колледжа, известно всей столице. Репутация привидения жестоко пострадает, если образ будет сочтен несвежим или нестрашным…

– На аэроплане ты еще не прилетал? – поинтересовался Хромов.

– Технично, поддерживает общую мысль о важности нового отделения инженерной магии. – Фредди подкрутил ус. – Надо поработать в указанном направлении, спасибо за подсказку.

– И ответное одолжение, – не унялся хваткий Хромов.

– Мое молчание и есть одолжение, – буркнул Фредди. Смял в призрачной руке свиток туманной бумаги, сунул за пазуху. – Позвольте откланяться. Ренка, не вздыхай. Мне нравится состоять при почтовом деле. Я доставлю ответ. Жди.

Он сгинул. Я с тоской проводила взглядом маму. Она в последний раз поклонилась залу и шагнула назад, за кулисы…

– Береника, Семен, бегом! – Петров приоткрыл дверь и поманил нас. – И задействуйте всю свою удачу. Чтобы невидимками в машину, ясно? Пока зал гудит и все внимание направлено на сцену… Да скорее же!

Я вцепилась в руку Семена. Невидимками – это просто и понятно, чего уж там. Вот фарза, в ней всегда найдется хоть одна светлая путеводная ниточка для меня. Надо лишь точно и хладнокровно выбирать искомое, проверять и не допускать ошибок или колебаний. Тем более рядом Сема, маг пусть и высший, как зовут спутников птиц удачи, но неопытный и к тому же не особенно трезвый. Его следует направлять и поддерживать.

Пройдя служебными коридорами и никого не встретив, мы сбежали по ступеням и нырнули в темный прохладный салон «фаэтона». Петров сел пассажиром. Водитель – надо думать, тоже маг – немедленно тронул машину с места, и «фаэтон» покатил по улице ровно, без спешки. Сразу свернул в переулки, подальше от шума и суеты театра.

И вот я сижу в салоне, под охраной двух обычных магов и третьего уникального высшего, изредка икающего и виновато пожимающего плечами. Я еду домой, в особняк фон Гессов, к маме Лене. Еду по городу, который неплохо помню. Увы, не узнаю в нем ничего, словно ночь вылила на столицу ведро черной краски, полностью удалившее прежний Белогорск, город моего беззаботного детства. И сейчас едва различимыми оттенками темного рисует новый, взрослый. В нем театр не на сцене творится, а в партере. В нем злодеи и порядочные люди неотличимы: они одинаково ловко врут, умалчивают, ошибаются, предают в мелочах и ругаются по пустякам. У всех есть убеждения и заблуждения, всем нужна удача и каждый полагает свою светлой… Что же делать мне? Как выбирать и можно ли в принципе выбирать? Кто мне дал такое страшное и непосильное право: к одним повернуться спиной, а другим улыбнуться, предоставив преимущество? И как мне не ошибиться? Как, если удача утратила знак с тех пор, как я вижу не облако ее, не тени и свет, не узор и рисунок, а фарзу целиком…

– Сема, зачем тебе весь этот кошмар? – пожалела я Хромова.

– Чтобы написать интересные мемуары в старости, – совершенно серьезным тоном сообщил журналист. – Сказками проходимца Карла Фридриха зачитываются, чем я хуже?

– Не бросай меня.

– Ты моя крылатая Ника, – улыбнулся Хромов. И тотчас вздрогнул, резко оборачиваясь и вглядываясь в темноту переулка: – Подсветите!