Бремя удачи - Оксана Демченко

Ликра, Белолесский уезд, 5 августа

– Шарлик! – мечтательно выдохнул густой низкий голос неподалеку.

Шарль насторожился и глубже надвинул картуз. Присел, стараясь замаскироваться, и, опираясь ладонями о кочки, ужом скользнул в низкий кустарник. Голос принадлежал Нюше. Это была женщина с формами, достойными кисти ле Рюбье, который умел заполнить весь холст упругой, молодой, безупречной плотью, розовой, с этими складочками, бликами, тенями и невесть как прописанным кистью неизбежным вожделением…

– Маркиз мой ненаглядный, где ты? – чуть дальше и глуше пропел тот же голос. – Ау-у, ау-ушеньки…

Не оглядываясь, Шарль миновал опушку, добрался до перегиба холма, выпрямился и пошел в глубину леса, стряхивая мусор с ладоней и сердито поводя плечами.

Зимой, после провала в посольстве и утраты магии, а с ней вместе – и идеальной личины обольстителя-джинна, он некоторое время потратил на восстановление пошатнувшейся самооценки. И, как понимал теперь, подошел к этому вопросу излишне серьезно. Именно общение с Нюшей отрезвило и привело к убеждению: внешнее совершенство не главное в жизни. Пока вся эта плоть со складочками, бликами и тенями пребывает на холсте, она великолепна. Она молчит, не норовит изловить тебя и не учиняет всего прочего, столь нелепого, что даже помыслить боязно.

Шарль скользнул в узкую лощинку, которую приметил еще от опушки. Почти невольно проверил карманы: вдруг снова нитку подбросила? Или хуже – иголку: дважды он вскакивал, буквально ужаленный очередным приворотом… Или волос свой. Или что у них тут, в Ликре, надежнее всего присушивает мужика в понимании беспросветных и безупречных дур?

Дикая, нелепая, не поддающаяся рациональному пониманию цивилизованного современного человека, Ликра еще зимой казалась совершенно чужой. Эдаким медовым печатным пряником с узором-картой рельсовых путей и нарисованными глазурью редкими крапинами городов – островков цивилизации посреди дремучей и воистину первобытной дикости, способной вызвать лишь отвращение и отрицание. Тем более для человека с его титулом и образованием, уникальным талантом мага и изысканными манерами столичного модника.

Шарль поправил любимую косоворотку, расстегнул еще одну пуговку. Задумчиво дернул короткий козырек картуза. Прищурился на солнышко и огляделся. Ближайшее отсюда глазурное пятнышко настоящего города на карте Ликры в тысяче километров к западу. Далеко…

Дикость торжествует, прет небритой щетиной багульника на низенькие железнодорожные насыпи. Ползет по лощинам пьяно поваленным ивняком. Выламывается в шаманском танце кривыми стволиками вековых лиственниц. Древних, но запросто обхватываемых пальцами, так они немощны и чахлы. Дикость зудит роем мошкары, откликается голосистой Нюшке непуганым лесным эхом. И звенит синей, ледяной ключевой водой. И раскрывается над головой небом, какого не увидеть в цивилизованной стране, – девственным, словно здесь все еще длится первый от создания мира полдень и никакие грехи людские еще не сотворены. Оказывается, дикость можно и полюбить. Иногда. В разумных дозах. Неиспорченную. Шарль потянул носом и сосредоточенно зашагал в глубь лощины, чавкая сапогами по жиреющей болотине.

– Ну и скот ты, мусье, вежливо выражаясь, – вздохнул знакомый бас из недр ивняка.

– Вылезай, дикий злодей, – весело оскалился бывший джинн. Остановился, победно сверкнув глазами и подбоченясь. – Мой франконский нюх весьма хорош. В отличие от твоего самогона. Это пойло недостойно даже самого последнего ликрейского скота, и тем более оно не будет уродовать людей в моем поезде.

Для надежности Шарль вынул пистолет из кармана, демонстративно оглядел и снова убрал. В зарослях вздохнули надрывно, уже на три голоса. Меньшего числа и не следовало ожидать…

– На еловых опилочках, – попробовал выгодно представить продукт кочегар Лексей, бурый и страшный, как медведь. – Дух-то какой, натура!

– Дух изрядный, – согласился Шарль. – Иди, сомелье ты опилочный. Иди к Корнею и расскажи ему о натуре и всем прочем. Заодно поясни, что ты днем делаешь здесь, вдали от паровоза и профилактики котла.

– Управлюся, успею, – отмахнулся Лексей, хотя сопел уже отчетливо виновато: Корнея, пожилого начпоезда, он уважал. Но самогон уважал еще крепче. – Змеевик не тронь, ирод! Ужо подловлю ночкой темной, ужо припомню табе баталию при Бродищах, где наши ваших поклали сто лет назад.

– Мы, помнится, имели дискуссию по указанному вопросу, – ласково улыбнулся Шарль. – Итог ее далек от исторической правды, и мне он по душе пришелся.

– Магиею всяк охальник сгубит честного трудника, – обреченно укорил Лексей, засопел еще тяжелее и завозился, шаря во мху, собирая в мешок нечто звякающее и брякающее.

Припомнив себя побитого, он всякий раз укорял инженера магией, поскольку иных причин поражения принять не мог: не позволяла гордость. Кочегар еще немного постоял, склонившись, выдохнул со всхлипом – и выгрузил звякающее назад… Ссутулился, двинулся в сторону опушки, все ускоряя шаги. Следом молча и понуро заторопились двое неказистых синеносых мужичков – беспамятные обитатели хвостовых вагонов. Шарль проводил взглядом всех. Подождал, вслушиваясь и хмурясь, пока стихнут в удалении шаги. И скользнул в заросли.

Со смесью возмущения и восхищения оглядел аппарат. Мятая жесть, разнокалиберные стеклянные и медные трубки, тут подмотано пенькой, там подвязано конопляной веревочкой…

– Если мсье Лексея в магическом вихре небывалой силы перенести голым в самое сердце аравийской пустыни, – буркнул под нос франконец, выбирая палку потолще для уничтожения зловещего аппарата, – он и там помрет не по причине жажды, но исключительно от отравления сим зельем… Из чего соорудил? Ему цены нет как инженеру. Жаль, дар расходуется всякий раз на одно и то же мерзостное творение.

Под ударом палки стекло брызнуло мелким крошевом осколков. Медные трубки Шарль выдрал по мере сил и возможности. Отнес к болотцу, долго рассматривал и жадничал бросить: полезная вещь, поди потом добудь… Но спрятать от Лексея еще сложнее. Шарль сделал над собой усилие и забросил трубки в омуток. Отфыркался, тряхнул гудящей головой. Сивуха на еловых опилках воняла до изумления мерзостно и обладала непомерным коварством: умудрилась обеспечить похмелье во всей его красе даже франконцу, который не пил ни капли и отравился одним лишь вдыханием концентрированного смрада… Пришлось выбираться на пригорок и долго стоять, дыша и разбавляя яд свежим воздухом.

– Касатик, экий ты нескладный. Середь дня от дела лытаешь, – укорил хрипловатый голос, выговаривая слова нарочито старомодно и явно с долей насмешки.

Шарль обернулся, удивленно хмурясь. До города тысяча километров. До поселка при станции – четыреста. До малой заимки лесника – шестьдесят. Нет в этом лесу людей! И незаметно подойти сюда, к высокой гривке над лощиной, невозможно. Пихты чахоточные вон – мухомора спрятать не в силах, край шляпки торчит… Не зря свой зловещий аппарат Лексей собрал в лощине при болотце, хоть так пряча от бдительности инженера де Лотьэра: человека нездешнего по рождению, но укорененного в ремпоезде волей всесильного Платона Потаповича Пенькова, грозного железнодорожного божества всей необъятной Ликры. Десять лет каторги Сам одним своим словом заменил на сходный срок полезного труда по ремонту путей…