Человек в чужой форме - Валерий Георгиевич Шарапов

Вера Вячеславовна удивилась:

— В самом деле?

— Именно так. Уж простите, смею предположить, что у нас в цеху недостаточно следят за увлажнением, в итоге пряжа пересушивается, отсюда и обрывы, работницы тратят массу усилий, к тому же брак.

Вера Вячеславовна, удивляясь все более, кивнула:

— Д-да…

«Странно, а он, оказывается, не такой уж зануда и не старый. Виски седые, синие круги, веки набрякшие. Однако, если присмотреться, кожа под глазами молодая, без морщин, по бокам рта складок нет. И руки нестарого человека, гладкие какие пальцы».

Понимая, что довольно бесцеремонно рассматривает совершенно постороннего, чужого человека, Вера засмущалась и отвела глаза. Кузнецов, будто не замечая ничего, быстро накидал схему производственного цеха, обвел рабочее место ткачихи, начертил его же в увеличенном масштабе и обозначил несколько точек:

— Не в критику. Стоило бы давно решить вопрос с освещением, наладить свет переднего и заднего планов рабочего места.

Толково, подумала Гладкова и заметила для порядка:

— Но фонды, Максим Максимович.

— Ох. Всего-то несколько метров провода да электролампы. Изыщем.

Кузнецов продолжал излагать соображения, размеренно, убедительно звучал его глуховатый голос. Становилось совершенно понятно, что все эти внезапно высказываемые предложения вынашивались давно и не на ровном месте появились. Все-то он увидел, проанализировал, просчитал — и вот лишь после этого, убедившись, что увиденное возможно исправить без выпрашивания и выбивания, предлагает.

«Прав ведь. Казалось бы, мелочи, а ведь нам и подумать над этим некогда. И мастера… ну у них тоже нет возможности. Они всегда так работали, и нет у них ни времени, ни желания задуматься. Слушайте, товарищи, но он редкий молодец…»

— И позвольте заметить, скрип в цехах стоит невыносимый.

— На непривычного человека должно действовать удручающе.

Не стоило так высокомерно, но что он придирается, в самом деле? Максим Максимович согласился:

— Вы правы, я человек непривычный. А ваши труженицы? Они слушают это постоянно, скрип этот, грохот. Когда тележка с этими вот катушками…

— Ровницей.

— Спасибо, буду знать… целыми днями грохочет по нервам, особенно дамским. Подумайте сами: и так трудятся на износ, а тут еще стук да скрежет. Подсознательно зарождается ненависть к машинам, к родному станку. Как тут мечтать о трудовых подвигах, о повышении мастерства? Там недалеко и до вырождения, выгорания, когда, трудясь, обходишься без разума, сердца…

Он вздохнул, встряхнулся:

— Ладно, поэзия все это. Но эти тележки надо заменить на такие, знаете, на роликовом ходу, на подшипниках — они и полегче, и потише.

— Представляете, каких затрат это потребует?

— Я подсчитал. Так на то и излишки сформированы, помните? — он легонько похлопал по планшету. — Теперь по поводу территории. Надо решать вопрос и со внешним благоустройством. Ведь, положим, в цехе чистота, а во дворе, простите, арматура гнилая да мусорные ямы — нехорошо.

— Так под снегом не видно.

— Снег сойдет.

— Конец года, план, не до субботников…

— Понимаю. Изыщем возможности.

Она пригубила невероятного, ароматного вина — на радостях, конечно, символически. Как чрезвычайно занимательно, радостно, волнительно: встретить человека, который не желает, как все, трудиться от сих до сих, а пытается идти дальше, вникнуть в дело, для него чужое, и, не жалея сил, облегчить труд других. Чтобы и все вокруг получили условия и инструменты для того, чтобы таким же образом трудиться.

— Вы очень внимательны. Въедливы.

— Вы хотели сказать: лезете не в свое дело?

— Нечто в этом роде.

— Говорите прямо, со мной-то чего церемониться, — улыбаясь, посоветовал он, — и вам проще, чтобы потом не путаться.

— Вы что, никогда не врете? — прямо спросила Вера.

— Вру, — признался Кузнецов, — и куда чаще, чем вы думаете. Но не вам. С вами как-то очень свободно, уютно, что ли. Хочется быть откровенным.

— Раз так, то тогда почему вы не смотрите прямо? — задорно спросила Гладкова и тотчас, спохватившись, прикусила язык.

Он глянул, как предписано, невозмутимо, без тени насмешки и сомнений. Вера Вячеславовна вспыхнула, опустила ресницы.

— Вы очень красивая, — объяснил Кузнецов серьезно, — и взгляд у вас как алмаз, глаза такие чистые, острые. Неловко. Извините, если что не то сказал.

Она нарочито холодно ответствовала:

— Что вы, Максим Максимович, напротив, всегда рада вас выслушать.

Кузнецов оглядел зал — быстро, внимательно и незаметно.

— В таком случае предлагаю немедленно ретироваться, сейчас самое время.

— Такси вызвать…

— Ни в коем случае. Я отвезу.

…В коробочке, врученной Вере Вячеславовне, оказалось нечто невообразимое: флакон невиданных ранее духов. Малахитовая коробка с черно-золотой виньеткой.

«Пиковая дама». Что-то новое». — Гладкова-старшая с наслаждением нанесла на запястье каплю. Почему-то ей, женщине крайне щепетильной, и в голову не пришла мысль о том, чтобы вернуть подарок, так деликатно и необидно он преподнесен. И, конечно, аромат невероятный. Притягательный, густой, пряный, но при том такой ненавязчивый.

«Да, одного совершенно не понимаю: когда это он умудрился упаковать гостинцы? Оля, бедненькая, как порадовалась. А ведь маме-ехидне даже в голову не пришло прихватить что-то ребенку, — улыбаясь, думала Вера Вячеславовна, уже в кровати, — и, главное, быстро, незаметно. Воспитанный человек, внимательный и чуткий… уж не чета Сергею».

Улыбка тотчас померкла, настроение испортилось, и даже сказочный аромат перестал источать надежду, восторг и взлет и начал попахивать исключительно темной стороной карточной игры, то есть полной безнадежностью, отчаянием и падением.

«Каким идиотом, каким чурбаном бесчувственным надо быть, чтобы вести себя подобным образом?! Не прийти, не объясниться, как положено, а просто пропасть. Трус. Трус и дурак».

На самом-то деле упомянутый трус и дурак решился и пришел, чтобы объясниться. Ждал и мерз, хоронясь на лавочке за деревьями, не спуская глаз с подъезда. Однако после увиденного сник еще больше, гвоздички свои убогие, с таким трудом отысканные и купленные, отшвырнул и уполз в свою берлогу: переживать собственное ничтожество.

Глава 19

Окончив дела в ремесленном, Колька поспешил к проходной воинской части. Собственно, она только называлась проходной, потому что тут не было ни дежурных, ни шлагбаумов, ничего, что обычно имеет место. Анчутка, поджидавший друга, воровато приоткрыл дверь и тихонько присвистнул:

— Николка, давай сюда.

Колька не без благоговения проник за забор. Там оказалось чисто, пусто и обычно. Ясно, никто не ожидал, что тут повсеместно будут возвышаться диковинные новинки оборонной техники, скрытые от шпионских взглядов спецчехлами-невидимками. И все-таки ожидания чего-то разэдакого имелись. Хотя спустя четверть часа Колька напрочь позабыл свои разочарования, оказалось, что тут и в самом деле интересно.

— Тут мы все квартируем, — объяснил Пельмень, указывая на свежевыкрашенный барак. От него шел навес, под которым были устроены скамейки и длинный стол. С другого его конца стояла полевая кухня.

— Столовки нет у вас?