Зак и Мия - А. Дж. Беттс

– Десять-пятнадцать сантиметров, – говорит доктор Анета. – Самое большее – двадцать.

Я бы не отказался от двадцатисантиметрового шрама на ноге, если бы это гарантировало, что я избавлюсь от рака. Но, опять же, я не Мия.

– Какое-то время нельзя будет нагружать ногу. У тебя будет кресло-каталка…

– Как у инвалидов?

– Как у людей, перенесших хирургическую операцию.

– Я не хочу выглядеть калекой на собственном выпускном. Операцию можно сделать потом.

Если бы эта сцена происходила в детской больнице, то у персонала были бы наготове всякие успокаивающие и убалтывающие монологи. Что-нибудь вроде «мы все понимаем, как важен для тебя выпускной, и ясное дело, что никто не хочет оказаться на выпускном в инвалидном кресле, но зато потом ты будешь чувствовать себя хорошо-хорошо, и шрама почти не будет видно, запишем тебя на консультацию к пластическому хирургу, через год вообще никто ничего не заметит»…

Но мы не в детской больнице, и врачи не пытаются смягчить картину. Доктор Анета смеется – не из жестокости, конечно, а из искреннего недоумения.

– Мия, это не игрушки. Если отложить операцию, можно вовсе потерять ногу. Или, что хуже…

– Да мне плевать!..

– Мия, перестань, тебе надо… – говорит ее мама, но доктор Анета перебивает ее:

– Я назначила операцию на завтрашнее утро. Чем скорее мы ее проведем, тем больше шансов сохранить конечность. Затем останется пройти курс химиотерапии…

– Опять?!

– Еще четыре цикла, в качестве предосторожности. Я могу составить расписание так, чтобы ты попала на свой выпускной, но настоятельно рекомендую кресло, а не костыли. Операция в девять, так что до тех пор ничего не ешь. Хорошо? Может, хочешь принять снотворное?

– Я хочу другое решение!

– В таком случае, оставлю таблетки здесь. Если вдруг они не помогут заснуть, вызови медсестру.

На этом врачи покидают палату и мелькают за моей дверью. За стеной врубается незнакомая мне музыка жутковатой громкости и мощи. Мать Мии тоже покидает палату, а через минуту выбегает из главного входа под моим окном и устремляется к парковке.

– Я и не подозревала, что стены такие тонкие, – говорит Нина, выключая телевизор. – Хочешь, я попрошу ее сделать потише?

– Ты такая смелая?

– Не то чтобы.

– Все нормально, – улыбаюсь я. – Пусть.

Слабое дыхание на моей шее. Чья-то рука на моем плече. Почти невесомая. Наверное, мне это снится.

Или меня навещает призрак.

Как бы там ни было, за моей спиной кто-то дышит. Я подстраиваю свое дыхание под чужой ритм. Мне почему-то не страшно. Даже если это призрак, то он добрый. У него маленькие, теплые руки.

Немного странно, что призраки носят носки. Мои пятки определенно упираются в ткань чьих-то носков. Чьи-то коленки упираются в мои согнутые ноги с той стороны. Я открываю глаза в темноте.

– Мам, ты? – может, она переволновалась и приехала на день раньше. Но она бы не легла со мной на одну кровать.

Руки у призрака меньше маминых. Дыхание пахнет ванильным милкшейком.

Я чувствую, как пульс бьется в моих ступнях. Почему тело себя так ведет? Почему какая-нибудь его часть иногда решает напомнить, что кровь пульсирует не только в твоем сердце?..

И тут до меня доходит, что это пульс не мой, а существа в носках, прижавшегося ко мне. Нас укрывает сразу два одеяла. Интересно, давно мы так лежим?

– Мия?

Но она мерно дышит и не слышит меня. Я чувствую каждую часть ее тела, спящего за моей спиной. Ее не добудиться.

Я делаю глубокий вдох, затем выдох, и стараюсь дышать спокойно.

И не могу больше думать ни о чем.

Я делаю разминку у окна и любуюсь безоблачным небом, под которое скоро выйду. Где-то за горизонтом мама уже едет в мою сторону. Через пять часов мы будем мчать в обратную сторону, на юг, оставив город позади. У моей кровати будет только одно положение, и никакой кнопки вызова медсестры, и никаких больше мертвенно-голубых одеял.

Одеял на моей кровати почему-то два. А на моей подушке – длинный волос.

Черт!

Мне не приснилось. Она лежала со мной, дышала ванильным милкшейком в мой затылок и обнимала меня за плечо.

Впервые за 47 дней я хватаю дверную ручку и поворачиваю ее по часовой. Затем тяну на себя дверь и высовываю голову в коридор. Он такой длинный, что у меня слегка кружится голова. Я смелею и высовываю наружу плечо, а потом наполовину выхожу.

Меня замечает Нина.

– Зак! Вернись в палату! У тебя еще финальный осмотр.

– Да ладно тебе, меня же выписывают.

– Тем более! Чего тебе неймется? – она пытается спрятать от меня прощальную открытку с подписями.

Моя босая нога стоит на линолеуме. Я переношу на нее вес. Коридор кажется гораздо ярче, чем раньше, и весь блестит. Пахнет фруктами и жареными тостами. Вдоль стен аккуратно расставлены тележки. На самих стенах висят картины, которых я прежде не замечал.

– Зак, а ну вернись.

Но я двигаюсь вдоль стены, мимо занавешенных окон, к двери с цифрой «2».

Тук-тук-тук.

– Зак!

– Я просто попрощаться, – толкаю дверь, и она поддается.

Палата № 2 – зеркальное отражение моей, только выглядит холодной и пустой. Даже кровати нет. Остался только док от айпода в бывшем изголовье и объявление «ОПЕРАЦИЯ – НАТОЩАК».

За мной снова раздается голос Нины.

– Ее нет, Зак.

– А где она?

– Перевели в 6А. Так что давай, возвращайся в свое заточение и считай последние минуты, – она подходит и пытается развернуть меня в направлении моей палаты, но я крепко держусь за дверной косяк.

– Там что-то валяется, – говорю я.

Нина обводит палату взглядом и, наконец, тоже замечает предмет на полу. Она подходит, подбирает его и рассматривает. Пластмассовая божья коровка открепилась от своей заколки. У Нины в ладони лежит игрушечное насекомое с шестью черными пятнышками. Я понимаю, как она устала, как добра, как молода для этого.

– Я не слышал, как ее переводили, – говорю я.

Нина бросает божью коровку в корзину для мусора и берет меня под руку.

– Пойдем, Зак. Пора собираться домой.

– …и в этом году мы награждаем… Зака Майера!

Я прекращаю жевать. Это сейчас было мое имя?

– Подъем, – говорит мама. – Шевели конечностями.

Эван пинает меня под столом.