Орел девятого легиона - Розмэри Сатклиф

Девочка улыбнулась и, присев на корточки, медленно протянула руки к волчонку.

— Я не напугаю его, — сказала она.

Тот сперва прижался к коленям хозяина, отвел назад уши и взъерошил шерсть, но, кажется, постепенно изменил свои намерения. Осторожно, готовый отпрянуть назад или укусить при малейшем признаке опасности, он принялся обнюхивать ей пальцы, а она держала руки совершенно неподвижно, чтобы он мог обнюхивать в свое удовольствие.

— Как его зовут?

— Просто Волчок.

— Волчок, — ласково промурлыкала она, — Волчок.

И когда тот заскулил и рванулся к ней, упершись грудью в преграду — подставленную руку Марка, — девочка принялась чесать ему под подбородком, в мягкой ямке.

— Погоди, мы еще с тобой подружимся.

Вероятно, ей около тринадцати, думал Марк, наблюдая, как она играет с Волчком. Высокая, худенькая, с заостренным книзу личиком и широко расставленными глазами. Форма ее лица и цвет глаз делали ее похожей на лисичку. Наверное, когда она сердится, сходство еще усиливается. Ему почудилось что-то знакомое, будто он встречал ее раньше, но где — он не мог припомнить.

— Откуда ты узнала про Волчка?

Она подняла голову.

— Мне рассказала Нарцисса, моя нянька, давно уже, наверное, одну луну назад. Сначала я ей не поверила, Нисса часто все перевирает. Но вчера я услышала, как на вашей стороне один раб кричал другому: «Ах ты, дрянной раб, волчье отродье твоего господина укусил мне палец на ноге!» А другой крикнул: «Да будут милостивы к нам боги, чтобы его теперь от этого не вырвало». Тогда я поняла, что Нисса сказала правду.

Она так верно передразнила Эску и домашнего раба Маркипура, что Марк расхохотался, закинув назад голову:

— Его и вправду вырвало! Неизвестно от чего.

Девочка тоже весело рассмеялась, показывая мелкие, острые и белые, как у Волчка, зубы. И словно их общий смех вдруг отомкнул двери — Марк вспомнил, где он ее раньше видел. Кезон и Валария не заинтересовали его настолько, чтобы помнить, что они живут по соседству, а про девочку, хотя она и обратила на себя его внимание, он потом забыл, потому что Эска вытеснил все остальное. Но теперь вспомнил.

— Я видел тебя на играх, — сказал он. — Но тогда волосы у тебя были закрыты капюшоном, и я тебя сейчас не сразу узнал.

— А я тебя помню! — отозвалась она. Волчок увлекся каким-то жуком, и она отпустила его и осталась сидеть на пятках, положив руки на колени. — Нисса говорила, ты купил того гладиатора. Вот бы ты купил и медведя…

— Да, тебе, кажется, было его очень жалко?

— Какая жестокость! Убить зверя на охоте — одно дело, но они отняли у него свободу! Сначала посадили в клетку, а потом убили!

— Значит, посадить в клетку, по-твоему, хуже, чем убить?

— Я не люблю клеток, — ответила она тихо, отрывистым тоном. — И сетей. Я рада, что ты купил гладиатора.

По саду прошелестел порыв холодного ветра, посеребрив высокую траву и качнув зеленеющие ветви диких груш и вишен. Девочка поежилась. И тут только до Марка дошло, что желтая туника на ней из тончайшей шерсти и что, хотя здесь их укрывает старая крепостная стена, весна все-таки еще очень ранняя.

— Ты замерзла, — сказал он и взял со скамьи свой старый военный плащ. — Накинь на себя.

— А ты?

— У меня туника плотнее твоей. Вот так. А теперь сядь на скамью.

Она мгновенно повиновалась и закуталась в плащ. Стягивая на себе складки, она вдруг помедлила и осмотрела яркий плащ сверху вниз, потом подняла глаза на Марка.

— Это твой военный плащ. Такие носят центурионы из походного лагеря.

Марк с насмешливым видом отдал салют:

— Перед тобой Марк Аквила, бывший центурион Галльской вспомогательной когорты Второго легиона.

Девочка молча посмотрела на него. Потом сказала:

— Я знаю. Очень болит рана?

— По временам. Это ты тоже знаешь от Ниссы?

Девочка кивнула.

— Она, видно, тебе много чего рассказывает.

— Рабы! — Она презрительно пожала плечами. — Стоят в дверях и болтают, как скворцы. И Нисса больше всех.

Марк засмеялся. Ненадолго наступила тишина. На сей раз первым заговорил он:

— Я сказал, как меня зовут. А как зовут тебя?

— Тетя с дядей зовут меня Камилла, но настоящее мое имя Коттия. Видишь ли, они любят, чтобы все было на римский лад.

Значит, он был прав: она им не дочь.

— А ты не любишь?

— Я? Я из иценов! И тетя Валария тоже, хотя предпочитает не вспоминать про это.

— Знавал я когда-то черных коней, запряженных в колесницу, они происходили из царских конюшен иценов, — Марк почувствовал, что надо переменить тему.

— Правда? Они были твои? Какой породы? — В глазах ее вспыхнуло любопытство.

Марк покачал головой:

— Нет, не мои, мне только один раз посчастливилось править ими. Да, это было счастье. Но какой они породы, я так и не узнал.

— Большой жеребец, принадлежавший моему отцу, вел происхождение от Придфирты, любимицы царя Прасутога, — объяснила Коттия. — Мы, ицены, все лошадники, начиная с царя. Раньше у нас был царь… — Она запнулась, голос ее упал. — Мой отец погиб, когда объезжал молодую лошадь, поэтому я и живу теперь с тетей Валарией.

— Сочувствую. А мать?

— Думаю, у нее все хорошо, — скучным голосом произнесла Коттия. — Один охотник давно мечтал на ней жениться, но родители выдали ее замуж за моего отца. А когда отец отправился в сторону заката, она ушла к охотнику, и в его доме для меня не нашлось места. С братом было не так — с мальчиками всегда получается по-другому. Вот мама и отдала меня тете Валарии, у которой нет детей.

— Бедная Коттия, — мягко сказал Марк.

— Вовсе нет. Я и не хотела жить у охотника, ведь он мне не отец. Но только… — Голос ее замер.

— Что — только?

Изменчивое личико Коттии вдруг сделалось совсем лисьим, как он и предугадал.

— Только мне не нравится жить с тетей. Мне не нравится жить в городе, где одни прямые линии, где меня держат взаперти за кирпичными стенами и зовут Камиллой. Я не хочу, не хочу, не хочу, чтобы меня заставляли притворяться римской барышней, я не хочу забывать свой клан и моего отца!

Марк пришел к заключению, что тетя Валария ему решительно не нравится.

— Если тебя это может утешить, по-моему, им это пока плохо удается.

— Еще бы! Я им не поддаюсь! Я просто делаю вид, надеваю маску вместе с туникой. Я отзываюсь на Камиллу, говорю с ними на латыни. Но внутри я принадлежу к иценам, и когда я на ночь снимаю тунику, я говорю: «Ну вот, до утра избавляемся от Рима!» Я ложусь и начинаю думать, вспоминать: дом, болотных птиц, прилетающих с севера во время листопада, племенных кобыл с жеребятами из отцовских табунов. Я вспоминаю все, что мне не полагается помнить, и говорю с собой на своем родном языке… — Она вдруг замолчала и с удовольствием уставилась на Марка: — Я и сейчас говорю с тобой на своем родном языке! И давно я перешла на него?