Свеча Хрофта - Дарья Зарубина

Сознание возвращалось медленно, и вместе с ним пришла и прочно засела в голове Рунгерд единственная мысль: нет времени ждать милости от богов. Что такое человек, слабый, лишенный магии, в сравнении с целыми мирами, о судьбах которых должны думать Хедин и Ракот? И что такое крошечный угасший огонек людской веры перед всепожирающими кострами Великих битв? Земля и люди — об этом запамятовали в своей божественной суете нынешние владыки Упорядоченного. И кто напомнит им, если не человек? Песчинка. Но такая, что, забившись в сандалию, до слез измучает странника.

У Руни оставалось наследство деда. Не то, что он скопил в кожаном кошельке, а то, что оставил в ее памяти. То, о чем молчал годами он сам и о чем не смела говорить Рунгерд.

Полная решимости воплотить задуманное, Руни отчаянно боролась с недугом. Старая Элга ухаживала за ней. Казалось, завеса молчания и брани, которой она отгородилась от всех после ухода мужа, наконец пала. И Элга говорила теперь, почти не переставая. Рассказывала о муже и их жизни. О том дне, когда пришел за Браном тан Хаген.

О том дне, когда воины Хагена едва не погубили деревню и Бран начал собирать свое смехотворное воинство для похода на Хединсей. Она проклинала день и час, когда отдала сердце и руку этому лесному бродяге, погубившему ее жизнь.

— Зачем ругать мертвых? — наконец не выдержала потока ее брани Рунгерд. — Он был вам хорошим мужем. И был хорошим человеком… И не стоит тревожить его такими словами. Ведь вы, бабушка, любили его…

— Любила? — Элга грозно свела брови, прищурившись, глянула в глаза Руни. — Не любила, девочка, до сих пор люблю. И сердцем, вот здесь, — старуха положила морщинистый кулак на грудь, — каждый час по нему тоскую. И браню его, проклятого, за то, что оставил меня.

— Он умер, — уговаривала Руни, — иначе не оставил бы. Вернулся б непременно.

— Он не умер, — отозвалась старуха резко, — Бран жив.

Рунгерд хотела утешить несчастную, сказать ей, что это так. Что все, кого мы потеряли, живы в нашем сердце. Так говорили деревенские бабы, когда она плакала возле погребального костра деда. Но старуха продолжила:

— Он жив. Вот тому доказательство. — Она положила на стол перед Рунгерд великолепный складной нож превосходной гномьей работы. Резную рукоять украшал прихотливый орнамент, на лезвии виднелись полустертые, высохшие следы чего-то, похожего на кровь. — Бьюсь об заклад, это не кровь моего Брана, — горячо проговорила старуха. — Я как увидела этот нож на пороге, так сразу узнала Хрофтов подарок, сразу поняла, что Бран сказать хотел. Что жив. Но вернуться не может. И чтобы я боролась, как он всегда боролся. Пока кровь врага не напитает клинка. Но я не сумела. Я всего лишь старуха, простолюдинка. У него была сила, какой у меня отродясь не было.

Горькое раскаяние прозвучало в словах Элги, и Руни не удержалась и обняла старуху за плечи.

— Как бы хотела я вонзить этот ножик в того, кто отнял у меня моего мужа, — воскликнула она, сжимая в дряблой темной руке нож, но тотчас невесело усмехнулась собственным словам, — только куда мне, старой кляче. Возьми ты. Может, тебе он послужит лучше. Продай и купи себе теплый плащ.

Руни отстранила руку старухи, но глаза ее так и впились в чудесное изделие подгорных мастеров.

— А отчего ты сама не продашь его? — тихо спросила она, изо всех сил борясь с желанием принять драгоценный дар хозяйки.

— Разве не достаточно я уже предавала моего мужа? — горько отозвалась старуха. — Может, тебе приведется встретить на пути тана Хагена. И тогда ты вернешь ему этот нож. В горло или в сердце.

Она быстро вложила свой подарок в руку девочки, поднялась и принялась хлопотать у печи, давая понять, что не желает больше говорить об этом. Руни торопливо спрятала нож в сумку и решила, что не сегодня завтра скажет Элге о том, что уходит.

— Куда? — возмущенно воспротивилась старуха, едва поняла, о чем толкует Руни. — Соплей перешибить можно! Воительница! Да остроухие только посмеются над тобой да взашей выгонят. Они не всякого мага слушать станут.

— Не переживай за меня, бабушка, — ответила Руни, стараясь держаться как можно спокойнее и вызывая в памяти зеленые глаза красавца альва, звавшего ее с собой по дороге на Хединсей, — у меня дедово наследство есть. Нам с тобой оно без надобности, а в Альвланде найдутся те, кто за это наследство меня всему выучит. А там, глядишь, как наберусь силы, встану на ноги…

Старуха, казалось, не слышала ее слов. Она крепко притиснула к своей большой рыхлой груди тоненкую фигурку девочки и вдруг заплакала. Так горько и тяжко, словно не плакала много лет и сейчас хотела выплеснуть накопившиеся рыдания.

— Ведь и помочь-то тебе ничем не могу, — всхлипывала она, продолжая сдавливать Руни в объятиях. — Были бы деньги, дала бы хоть на дорогу. А так…

— Себя береги, — отозвалась Рунгерд, ласково освобождаясь из ее полных рук, — и, чего уж скрывать, слушай, не стучит ли кто в дверь. А то, как погонят меня альвы, к кому я еще пойду?

Элга долго махала ей вслед, вытирая застиранным передником текущие без устали слезы.

— Земля и люди! — крикнула ей Руни. — Земля и люди! И слава Великому Хедину, будь он неладен!

Еще миг — и магический щит, который с таким трудом удерживал Велунд, рассыпался в клочья, разбитый сильным ударом заклятья. Рунгерд попыталась достать жреца мечом. Но ее клинок встретил в воздухе меч одного из защитников храма. Слуги Хедина приготовились к новой атаке. В руках у них уже набухли кровавым жаром пламенные шары, каждый из которых мог превратить Девчонку в комок горелой плоти. Велунд пытался сплести новую защиту, но опаздывал. Жрецы не уступали ему в силе, и в их ловких руках уже дрожали готовые сеять смерть огненные сферы. Заклятье Велунда, явно созданное не им самим, могло бы остановить их, но чужое волшебство требовало много сил. Хрофт вновь почувствовал в волшбе альва-полукровки отголоски чего-то знакомого. И казалось, доплети альв свое заклятье, имя того, кто его создал, тотчас вспыхнет в памяти Отца Дружин. Но времени не оставалось.

Хрофт вскинул руку. Жрецов отбросило назад, в глубь храмового коридора. Те, кого, по счастью, не задела волна божественного гнева, ударили в нового противника, не щадя силы. Два вихря покоренной Тьмы, в глубине которых загорелась алым пара немигающих глаз с вертикальными зрачками, ринулись к Хрофту. Распахнулись черные пасти с двумя рядами желтых клыков. Сверкнул, покидая ножны, Золотой меч, и один из нацеленных на Древнего Бога сгустков сумеречной силы распался на тысячу пепельных лоскутков. Невидимый зверь, таящийся в этой рассыпающейся на туманные клочья Тьме, взвыл разочарованно и дико. А Золотой клинок, не останавливая смертоносного движения, рубанул поперек разверстой пасти второе порождение Тьмы.

Хрофт ждал нового удара, но с удивлением обнаружил, что жрецы не собираются атаковать. Они во все глаза смотрели на сияющий золотым светом меч и сжимающую его руку, не решаясь заглянуть в лицо бога, которого осмелились оскорбить своим колдовством.