День рождения Лукана - Татьяна Александрова

Потом, когда дверь оказалась словно бы украшена огромной жреческой инфулой[74] с лентами, свисающими по обе стороны, и пронуба резким движением руки преградила вход, Полла вдруг очутилась на руках у Лукана, и он под вновь грянувшие брачные возгласы и вакхическое неистовство флейт перенес ее через порог и внес в дом, где им предстояло пройти еще несколько непродолжительных обрядов и где их уже ждали служанки, чтобы приготовить невесту ко сну. Наконец Полла с замиранием сердца вступила в брачный покой с ложем на ступенях из слоновой кости, застланным тонкими тирийскими простынями, где для нее, как и для каждой новобрачной, как будто раздвинулись стены, и открылся тот достопамятный луг, поросший лотосом, шафраном и гиацинтами, окутанный росистым золотым облаком, принявший некогда – еще не на Иде, в садах Гесперид! – Юпитера и Юнону. Только этими словами даже для самой себя могла описать Полла прохождение заветной черты.

На следующее утро молодожены вдвоем, взявшись за руки, с детским любопытством обходили свое новое, еще совсем пустое и необжитое жилище, осторожно ступая по разноцветному мрамору, любуясь тонким плетением узора, стремительно разбегавшегося по стенам. По алым, как заря, стенам вился золотой виноград, порхали золотые птицы. Те же узоры повторял искусственный мрамор штучных потолков[75], отчего все помещение казалось единым драгоценным ларцом. В каждой комнате одну из стен непременно украшала мифологическая сцена: то Паллада в блещущих доспехах представала посреди изумленного сонма богов, то Дафна, еще бегущая, покрывалась корой и листьями, уклоняясь деревенеющим телом от нежных прикосновений Аполлона, то просительница-Фетида смиренно припадала к коленам всемогущего Тучегонителя. Ни Лукан, ни Полла еще не заводили речи и даже не думали о том, что они добавят в каждую комнату, чтобы этот дом стал их домом, они просто любовались красотой царственного подарка.

Криптопортик[76] соединял дом с роскошной купальней, сплошь отделанной зеленовато-голубоватым каристским мрамором, напоминавшим морские волны. Кровля там была из полупрозрачного стекла и пропускала свет. Был там и небольшой водоем, обрамленный фасийским камнем, вода в него лилась из серебряных кранов. Молодожены, видя все это великолепие, не удержались от искушения искупаться, и уже не смущались наготы друг друга; а освежившись, направились в триклиний, куда был подан завтрак. Им было так хорошо вдвоем, что обоим хотелось длить до бесконечности эту радость утра, но неумолимая необходимость заставляла начать готовиться к следующему приему. И вновь служанки, знакомые и еще незнакомые, захлопотали вокруг Поллы, облачая ее уже в другой, хотя и похожий на вчерашний, наряд, заплетая ее волосы, укладывая складки.

Наконец, в девятом часу дня, начали собираться гости, а в десятом звуки труб возвестили о прибытии самого цезаря Нерона. Лукан и Полла в окружении родных и близких ожидали его перед входом. Он подъехал в золоченой карруке в сопровождении женщины, про которую Полла подумала было, что это его супруга Октавия, однако цезарь, часто обращаясь к ней, называл ее Сабиной. Женщина эта была роскошно одета, высока и дородна, держалась высокомерно и как будто несла себя, как это обычно делают выдающиеся красавицы, хотя Полле она даже не показалась красивой: черты ее были грубоваты и простоваты, внимание привлекали только прекрасный цвет лица да каштановые волосы с отливом меда или янтаря. Она была уже не юна, лет, наверное, двадцати пяти – возраст, казавшийся пятнадцатилетней Полле почти преклонным. Полла заметила, что Сабина смерила ее презрительным взглядом с головы до ног, но не могла понять причину такой неприязни.

Вместе с цезарем, хотя и в другой карруке, приехали Сенека и его брат Галлион, а также несколько человек, кого Полла совсем не знала. Мела, отец Лукана, прибыл еще раньше, отдельно от его матери, Ацилии, с которой они все время держались порознь. Отдельно прибыла и жена Сенеки, Помпея Паулина, но по прибытии она все время старалась держаться рядом с мужем. По возрасту она годилась ему в дочери, но смотрела на него преданно и обожающе. Всего приглашенных на пир собралось человек тридцать. Все они поместились в роскошном летнем триклинии под сенью беседок, увитых виноградом. У входа было поставлено большое серебряное блюдо, в которое входящие бросали деньги – подношения молодым за первую брачную ночь. Гости не скупились и сыпали звонкие золотые монетки целыми горстями.

Пир начался, как обычно, возлиянием богам и поздравлением новобрачным. Подали закуски, потом мясо. Приготовление было настолько сложно и изысканно, что при взгляде на то или иное блюдо трудно было понять, что это: поросенок оказывался рыбой, устрицы – овощами, плоды – печеными хлебцами. Пили сладкий мареотик[77], доставленный из Египта, вспоминая Клеопатру, навеки связанную с этим вином строчкой Горация. После второй чаши Лукан поблагодарил цезаря за царственный подарок, выразив надежду, что он будет в их доме нередким гостем. Цезарь ответил, что истинные друзья так много значат в его жизни, что никакие подарки не могут сравняться с его искренним чувством. В ответ на эти слова отовсюду послышались одобрительные возгласы.

– Хотелось бы и мне не остаться в долгу, – сказал Лукан, поднимаясь со своего места. – Не будучи в состоянии сравниться с тобой, о цезарь, в щедрости и могуществе, я попытаюсь воздать тебе тем, что мне по силам. Полагаю, что в моей жизни начинается новый период, и я задумал ознаменовать его чем-то значительным.

Все притихли, заинтересовавшись, а Лукан продолжал:

– Недавно театр Помпея стал свидетелем благоволения ко мне богов и дарованной мне победы. И подумалось мне, что не случайно именно в этом месте выпал на мою долю этот успех. В нашей семье всегда чтили имя Великого, задумал и я почтить его большой поэмой…

– Так кого ты хочешь почтить, Помпея или меня? – перебил его Нерон, протягивая руку за щедрым куском только что поданного свадебного пирога.

– Я хочу, о цезарь, поведать о несчастнейшем для Города времени, том самом, которое Марк Туллий назвал «ночью Рима». Но не смущайся, все светлое всегда яснее видится на темном. Поэма будет посвящена тебе, чтобы твои добрые дела ярче высвечивались на фоне злодеяний минувшего времени.

– И что же? Ты только задумал или уже что-то написал?

– Ну, если бы только задумал, я не стал бы говорить об этом сегодня. Если позволишь, я хотел бы прочитать посвящение тебе. Это не самое начало, вначале говорится о губительности гражданской войны для римского народа и всего мира. Но сейчас я хочу начать именно с обращения…