Марина - Карлос Руис Сафон

– Оскар, если я тебя…

– Нет.

– Оскар, не подумай, что… ты не понимаешь…

– Я понимаю, – отрезал я. – Спокойной ночи.

Я повернулся и побежал в сад.

– Постой! – вскрикнула Марина.

Я был уже у пруда. Она подошла ближе.

– Хочу, чтоб ты знал: сегодня был лучший день в моей жизни, – сказала она.

Когда я нашелся с ответом, ее уж и след простыл.

По лестнице я тащился, словно обутый в свинцовые сапоги. Встретившиеся по пути соученики смотрели на меня косо и словно с испугом, как на чужака. Уже пошли слухи о моих таинственных отлучках. Ну и пусть. Я взял со столика в вестибюле газету и с облегчением скрылся у себя в комнате, где растянулся на кровати с газетой на груди. Из коридора слышались голоса. Я включил лампу у изголовья, развернул газету и попробовал уйти в ее ирреальный мир. Каждая строка гласила: Марина, Марина, Марина. «Неужели это никогда не пройдет», – подумал я. Через какое-то время привычка взяла верх, и я расслабленно углубился в рутину ежедневных новостей. Нет лучшего средства от собственных бед, чем беды других. Войны, кражи, мошенничества, убийства, парады, славословия, футбол. Жизнь продолжается. Я читал, все больше успокаиваясь. И заметил этот материал далеко не сразу. Это была небольшая проходная заметка, которую засовывают в угол, когда надо срочно подверстать что-нибудь на полосу. Я быстро развернул газету и поднес ее к свету.

ТРУП В КАНАЛИЗАЦИОННОМ СТОКЕ В ГОТИЧЕСКОМ КВАРТАЛЕ

Густаво Берсео, Барселона

Сегодня, в пятницу, на рассвете в одном из канализационных ходов в Старом Городе был обнаружен труп уроженца Барселоны Бенджамина Сентиса, 83 лет. Пока неясно, как труп попал в этот коллектор, законсервированный с 1941 года. Причиной смерти врачи назвали остановку сердца. Наши источники, близкие к полиции, сообщают, однако, что у трупа отрезаны обе руки. Бенджамин Сентис, пенсионер, был в свое время широко известен общественности как один из участников скандала вокруг Вело-Граннель: он был одним из вкладчиков предприятия. Последние годы жизни покойный, человек бессемейный и одинокий, а также практически полностью разоренный, вел очень замкнутый образ жизни в своей квартире на улице Принцессы.

Это была бессонная ночь. Вновь и вновь я вспоминал все, что мне рассказал Сентис, вновь и вновь повторял каждое слово газетной заметки о его смерти, словно она была секретным кодом, дающим разгадку тайны. Старик скрыл, что сам был акционером Вело-Граннель. Если остальное в его рассказе было правдой, он, весьма вероятно, являлся сыном того владельца Вело-Граннель, основателя фирмы, который и назначил Колвеника генеральным директором. Стало быть, Сентис владел половиной акций. Если он умолчал об этом важнейшем обстоятельстве, мог солгать о чем угодно. Рассвет застал меня напряженно размышляющим над перипетиями этого захватывающего сюжета.

В тот же вторник в короткий обеденный перерыв я сбежал из интерната, чтобы встретиться с Мариной.

Словно читая мои мысли, она уже стояла в воротах, когда я подошел, держа в руках вчерашнюю газету, открытую на знакомой полосе. Я сразу понял, что она уже знает о смерти Сентиса.

– Он солгал тебе…

– … и теперь мертв.

Марина бросила быстрый, опасливый взгляд на дом, словно Герман мог нас услышать.

– Не хочешь пройтись? – предложила она.

Я согласился, хотя до следующего урока оставались минуты. Мы нечаянно дошли аж до Педральбеса и оказались в парке Святой Амелии. В центре его горделиво высился заново отреставрированный особняк – местный культурный центр. В одном из его красивых старинных залов теперь работал кафетерий. Мы устроились у огромного окна, открытого в зеленый сад. Марина негромко прочла вслух заметку, которую я мог бы и сам теперь декламировать наизусть.

– Что это убийство, прямо нигде не говорится, – заметила она без уверенности в голосе.

– А зачем это говорить прямо? Человек двадцать лет жил затворником, а потом оказывается мертвым в бездействующей и закрытой для всех канализационной трубе, куда кто-то, однако, спускается только для того, чтобы для полного счастья еще и отрезать ему обе руки…

– Ты прав, конечно. Что это, как не убийство…

– Это не просто убийство, – я едва удерживал нервную дрожь. – Что делал Сентис в заброшенной городской канализации глухой ночью?

Бармен за стойкой, от скуки третий раз протиравший совершенно чистые фужеры, с интересом прислушивался.

– Потише, пожалуйста, – прошипела Марина сквозь зубы.

Я кивнул и взял себя в руки.

– Не пойти ли нам в полицию, – предложила Марина. – Все расскажем. Пусть разбираются.

– А что рассказывать? Мы ничего, по сути, не знаем.

– Ну, мы все-таки знаем больше них. Неделю назад неизвестная женщина, не желавшая, чтобы ее узнали, передала тебе открытку с изображением черной бабочки и адресом Сентиса. Ты виделся с Сентисом, который отрицал свою связь с женщиной и открыткой, но рассказал душераздирающую историю о Михаиле Колвенике и Вело-Граннель, произошедшую сорок лет назад и полную темных мест. По какой-то причине он упустил тот важнейший факт, что сам был сыном основателя Вело-Граннель и совладельцем фирмы… тем самым, которому Колвеник сделал искусственные руки после аварии на фабрике. Через шесть дней после этой встречи Сентиса находят мертвым в сточной канаве…

– … и без его протезов, – добавил я, припомнив, как тщательно избегал Сентис при нашей встрече рукопожатий и близкого контакта.

Меня передернуло, когда я вспомнил, как, уходя, все же коснулся его странно твердой, холодной руки.

– Знаешь, я думаю, что мы кому-то перешли дорогу, когда побывали в старой оранжерее, – размышлял я вслух. Это мне помогало преодолеть смятение. – Теперь мы стали частью происходящего. Женщина с открыткой – она просила у меня помощи?

– Оскар, мы понятия не имеем – ни чего она хотела, ни кто она такая…

– А вот она знает, кто мы такие. Знает, где нас искать. А это значит…

Марина глубоко вздохнула.

– Давай-ка позвоним в полицию, сейчас же. Расскажем все, передадим им дело и забудем о нем как о страшном сне, – решительно предложила она. – Мне все это совершенно не нравится. И мы просто не имеем права вмешиваться в работу полиции.

– Мы в это вмешались в тот миг, когда пошли за дамой в черном. Тогда, на кладбище…

Марина отвела глаза. В парке играли дети, подбрасывая в воздух блестящую игрушечную комету. Не глядя на меня, она прошептала:

– Что же ты предлагаешь?..

Она ждала ответа, прекрасно зная, каким он будет.

Солнце как раз зашло за башню церкви на Пласа-де-Сарья, когда мы с Мариной направились по Пасео-де-ла-Бонанова к старой оранжерее. Набравшись опыта, мы предусмотрительно запаслись спичками и фонариком. Свернув на улицу Ирадье, мы заплутали в пустынных и кривых улочках квартала у самой железной дороги, где сквозь зелень то и дело долетал шум поездов, поднимавшихся на Вальвидреру, но потом все же нашли тот переулок, где потеряли из виду даму в черном и ограду сада со старой оранжереей.