Записки врача скорой помощи - Елена Шагиахметова

условиях одной подстанции. Как будто врачам больше нечем заняться, кроме как баллы подсчитывать. Никто не держал зарплату в секрете. В 1995 году это прекратилось, потому что началась реорганизация медицины под руководством экономистов. Самое популярное выражение было «отсутствие финансирования».

Это были годы жуткой инфляции. Росли цены и зарплата в цифрах. В 1994 году я получила за 70 дней больничного по случаю рождения ребенка 2 млн 600 тыс. рублей наличными в кассе на станции. Бухгалтерия зашивалась листать купюры, кассир работал так: раскладывал деньги в мешки и отдавал мешок и ведомость бригадиру, а тот уже сидел в ординаторской, раздавал деньги пачками.

Однажды мне пришлось это делать, потому что бригадир куда-то пропал. Получила в кассе сколько-то миллионов рублей, разложила их пачками на столе в ординаторской, открыла ведомость и полдня выдавала зарплату суммами с пятью нолями. Никто не хотел брать мелкие деньги, в результате, когда осталась одна моя зарплата, мне пришлось нести домой холщовый мешок с монетами по 50 и 100 рублей — несколько килограммов. Такой банковский мешок, 24 на 34 см. Из меня плохой кассир.

В то время уже печатали расчетные листки о зарплате, «квитки», у меня они сохранились примерно с 1992 года. Их приносили в ординаторскую и бросали на стол пачкой. В квитке было 3–4 строчки. Зарплата была прозрачной и зависела от количества смен и стажа.

Зарплату врача или фельдшера любой может подсчитать: оклад плюс проценты за ночные, северные, колесные и так далее. Хотя слова «коммерческая тайна» уже появились в 1995 году.

А зарплату «прочих», административного аппарата, никто не знает. Сколько получают вышестоящие начальники и сколько премиальных платят любимчикам — неизвестно. Во что обходится содержание «аппарата», который вырос со времен «глупого социализма» в десятки раз, никто не знает. Коммерческая тайна. Доходы «аппарата» медицинского учреждения неизвестны, неизвестно даже количество работников «аппарата». Можно пройти на третий этаж, пересчитать людей в кабинетах, но есть ведь еще и «мертвые души» по Гоголю.

Любой вышестоящий начальник сразу же выходит из профсоюза, якобы становится жалко платить взносы с большой зарплаты, а на самом деле, чтобы сохранить свою коммерческую тайну от коллектива. Ведь кассир профсоюза тоже человек, всем разболтает. И простой бухгалтер-расчетчик тоже человек.

Потом квиток стали выдавать лично в руки у старшего фельдшера. Чтобы сохранить коммерческую тайну.

В 2017 году на скорой начались народные волнения против экономистов. Указы президента о повышении зарплаты медработникам оказались не выполнены с 2012 года, но основная причина была другая. Как раз выделили много бюджетных миллионов на выполнение «майских указов». Экономистам местного минздрава очередной раз захотелось их присвоить и поделить между собой. Эта новость просочилась в народ и оттуда в СМИ.

Именно с кемеровской скорой начался бунт против нищенских зарплат и невыполнения «майских указов». Это вкратце, потому что дело прошлое.

Сегодня примолкли на эту тему, дали команду «отбой», потому что идут доплаты за работу в условиях пандемии или по какой-то другой причине. Сегодня вообще неизвестно, кто сколько зарабатывает. Дошло до того, что я не знаю, сколько получает моя собственная сестра в Москве.

Сколько стоит купить молчание простого врача или фельдшера — не в Москве, конечно? Сколько стоит коммерческая тайна? Как превратить врача в раба по капле?

Косвенно я могу догадываться, что это любая сумма, пять или пятнадцать тысяч, главное, что ее платят именно за молчание, чтобы никто ничего не писал и не фотографировал драные кресла в автомобиле скорой помощи и не жаловался, что сегодня работают 20 машин, а не 58, как положено. Финансирование здравоохранения — самый мутный омут, в котором никто не хочет разбираться.

Глава 35. Советская медицина

В 70-е годы двадцатого столетия, пока я училась и работала санитаркой, я видела немало разных больниц, и операционных и кабинетов в поликлиниках — детских, терапевтических, хирургических, инфекционных и психиатрических, — и роддомов. Сейчас я понимаю, что это были довольно убогие помещения с примитивным оборудованием типа кислородных подушек, которые наполняли кислородом из баллона на первом этаже и быстро несли на второй, потому что первая подушка закончилась. И так я бегала полночи с этими подушками, пока больной не умер.

Чего всегда хватало — это рук, персонала, людей. Чистоты хватало, стерильности, халаты были белые и отглаженные. Никакие родственники не мыли палаты, не искали по отделению «хоть кого-нибудь». Больничная еда была нормальная, «столы», то есть диета, в соответствии с болезнью. Да ведь и люди были проще, не избалованы сервисом и деликатесами. После войны прошло всего 25–30 лет. Это был прогресс, скачок после войны. Так мы жили довольно долго, до 90-х, пока не пришла свобода.

И каждый понял, что значит свобода: что теперь нужно до отвала есть омаров и запивать это все вискарем. А я такое не ем. Поэтому не знаю, что значит свобода. Я никогда не была свободной, а сейчас вообще абсолютно нет свободы. Наверное, свобода — это жизнь, где я могу делать что-то совершенно отстраненное от моей настоящей жизни, чтобы не потратить на это ни грамма своих эмоций, энергии и не думать об этом мучительно. Что-то похожее на четки или пазл, и не надо подписывать, что это «снято там-то» или «за свободу надо бороться».

Глава 36. Минус 40 градусов и скорая

Интересный случай из практики.

Я вам рассказывала, что в Кемерове сегодня минус 40? Ну, тогда слушайте.

Итак, три человека в форме скорой помощи с тяжелыми сумками в обмороженных руках в 9 утра звонят в домофон у подъезда. Минус 40. — Ал-ле? — отвечает приятный женский голос, теплый и добродушный. — Скорую помощь вызывали? — Не-ет! Какую скорую, у нас никто не вызывал! — и становится понятно по голосу, что это мисс Марпл. — Хотя подождите, я пойду у сына спрошу.

Минус 40. У подъезда еще темно, как ночью. Знаете ли вы, что в такой мороз ты слышишь только звук своего дыхания, такая в воздухе тишина, так замерзает, замирает все вокруг. Домофон горит буквами «say». Ушла. Стоим. Стоим, стоим. Повторяю: минус 40 градусов у подъезда. Возвращается. — Простите, но сын спит, я не смогла его разбудить… — А просто открыть дверь вы можете?! 40 градусов на улице! — Ах, да, простите, я не подумала!

Открыла. Не смешно. Сын спит в коме. Увозим его в больницу на носилках. Загадка для мисс Марпл: кто вызвал скорую?

Когда-то я была молодой и отважной, как, впрочем, и все врачи. Лет 20 тому назад не надо