Тревожная осень - Андрей Дымов

– Уважаемый, мне вас рекомендовали как порядочного человека. А вы что себе позволяете?

– Так, герр профессор, – Дымов чувствовал, что начинает свирепеть. – Либо вы сбавляете тон на две октавы, либо я посылаю вас по известному адресу и вешаю трубку. Я ясно выразился?

Очевидно, выразился он предельно ясно. Профессор тут же сбавил тон даже не на две, а минимум на три октавы:

– Вы неправильно меня поняли, Андрей Семенович. Просто мне казалось, что мы с вами обо всем договорились. И вдруг я узнаю трудно объяснимую вещь. Оказывается, вы без моего ведома позвонили сначала секретарю профессора Везера, а потом в русский отдел, его руководителю господину Михаэлю Фридману, и устроили ему скандал.

– Подождите, два часа назад он представился мне менеджером этого отдела. Его что, так быстро повысили в должности? Теперь давайте без шуток – к делу. Во-первых, контракт я с вами не подписывал и подписать не обещал. Во-вторых, я имею право обращаться к кому захочу, когда захочу и столько раз, сколько захочу, – как любой свободный человек. И пока я не приму решение, говорить нам с вами не о чем. Вы все поняли?

– Да-да, что вы, конечно, – залебезил бывший вальяжный баритон, и Андрей Семенович подумал, что профессору хватит ума немедленно откланяться и повесить трубку. Но жадность и, наверное, податливость других клиентов сделали свое дело:

– Знаете, Андрей Семенович, с учетом того, что мы с этой клиникой давно работаем и у нас там большая скидка, я мог бы из уважения к вам поделиться частью этой скидки. В знак коллегиальной солидарности, как доктор наук – доктору наук. Что скажете, коллега?

Дымов хотел сказать, что не в скидке дело и что тамбовский волк герру профессору коллега, а еще – что в знак протеста против таких товарищей по цеху готов лично отнести свой будущий диплом доктора наук в ВАК. Но он понимал, что говорить с этим хамелеоном бесполезно: хоть плюй в глаза, все божья роса.

Да и черт с ним! Каждый зарабатывает как может, в соответствии со своими жизненными принципами.

«Успокойся и разожми зубы, – приказал себе Андрей Семенович. – И вообще, „не судите да не судимы будете“».

– Я позвоню вам в течение двух дней, если надумаю, – спокойно ответил он и повесил трубку.

Дай бог, чтобы ни сам «коллега» больше не звонил, ни Александра по его поводу. Уж очень не хотелось разочароваться в этой женщине. Интересно, у них и профессорский секретарь в доле? Да, велика сила советско-социалистической цивилизации, особенно ее «лучших» отпрысков. Даже благопристойную Германию пытаются переделать на свой манер. И, что самое неприятное, некоторые представители законопослушного бюргерского сообщества начали поддаваться тлетворному влиянию людей с востока.

«В общем, не мое это дело, – решил Андрей Семенович. – Пора домой ехать, с дочкой вождением заниматься. Хоть что-нибудь сделаю за день».

Когда они с Ниной возвращались домой после трехчасовой езды по вечерним пустынным улочкам курортного предместья Петербурга, Андрей Семенович увидел своего доброго приятеля и соседа – Шуру-адмирала. Тот явно кого-то поджидал.

Восьмидесятилетний Шура был в своем роде уникальной фигурой. Морской пехотинец, кавалер нескольких орденов, он после войны окончил Академию ВМФ и Академию Генштаба, а в возрасте пятидесяти пяти лет демобилизовался в звании вице-адмирала. Вопреки общепринятой практике, после армии он не пошел работать в ДОСААФ, Военно-морской музей или какое-нибудь другое скромное, но хлебное место, а устроился в НИИ. Там за пять лет, начав с научного сотрудника, дослужился до заведующего лабораторией и защитил кандидатскую. Когда грянула перестройка, Шура не растерялся и создал кооператив по сборке приборов для ВМФ. По иронии судьбы, кооператив этот располагался в том же институте, где адмирал работал до перестройки, а потом стал генеральным директором преуспевающего предприятия. Теперь из окна Шуриного кабинета открывался вид на его заброшенную и полуразрушенную бывшую вотчину.

Кроме успехов в работе адмирал был известен как удачливый ловелас – даже в восемьдесят. При этом он страстно и преданно, до самозабвения любил свою последнюю, пятую жену, которая была моложе его на тридцать лет.

В выходные Дымов иногда натыкался на соседа, и, если был один, Шура всегда говорил ему одно и то же: «Андрюша, уважь старика. Давай сходим в парк, на молодые жопы посмотрим». Если Андрей Семенович торопился, он отшучивался: «Ну что ихним жопам до таких старых перечников, как мы с тобой». Но, когда спешить было некуда, они с Шурой бродили по парку, и тот рассказывал свои армейские истории. Рассказывая, адмирал то и дело сбивался с мысли: стоило пройти мимо симпатичной молодайке, как Шура начинал жадно разглядывать все ее выпуклости и отпускать соленые шуточки. В такие моменты ему было не до армейских воспоминаний.

Выйдя из машины, Андрей Семенович обнял Шуру.

– Поговорить бы нам с тобой, Андрюша. Минут этак полчаса, – с напором сказал старый моряк.

– Ну давай поболтаем, Шура.

– Папа, я иду домой. Мне еще к завтрашнему коллоквиуму надо подготовиться, – сердито сказала дочка и ушла.

– Пошли погуляем, Андрюша, – предложил адмирал, и они медленно направились к станции. – Слушай, Андрей. Самое дорогое, что у меня есть, – моя жена Лиза, – с не свойственной ему серьезностью начал Шура. – Дети вспоминают обо мне, только когда им нужны деньги. Причем тратят гораздо быстрее, чем я зарабатываю. А Лиза для меня – все. А для нее самое дорогое в жизни – сын Паша. Кстати, хороший парень. Не пьет и не курит, двадцать шесть лет. И не бабник, в отличие от меня.

Андрей Семенович начал понимать, куда клонит адмирал. Чувствовалось, что этот разговор был продуман заранее до мельчайших подробностей, и его результат очень важен для Шуры.

– Значит, идем дальше. Лиза сказала, что хочет, чтобы Паша стал зубным доктором. И он стал. Лиза мечтала видеть его кандидатом наук, и он через два месяца защищается. Захочет, чтобы стал профессором, какие проблемы: через три – пять лет будет профессором. А ты же знаешь, какой у меня главный жизненный принцип? Если Господь известит человека, что через две недели случится всемирный потоп, тот будет благодарен Богу. Знаешь, за что? За то, что он будет знать, что эти две недели последние, а значит, прожить их надо как можно лучше. Если об этом узнаю я, две недели буду учиться жить под водой. Жабры у какого-нибудь великого светила, типа доктора Сальватора, вставлю или еще что-нибудь подобное сделаю. И через пятнадцать дней, как миленький, словно рыба начну плавать под водой. Ты, кстати, тоже из таких, как я понимаю.

Они впервые говорили о таких серьезных вещах. Дымов внимательно слушал адмирала, стараясь не потревожить ни лишним словом, ни взглядом.

– Но при всем этом я уже старый, – продолжал Шура, – хотя пока еще и дамский угодник. Ты ведь знаешь мою точку зрения: «Если мужчина – дамский угодник, он орел, а у орлов всегда все в порядке». Правда, вопрос в том, сколько будет длиться это «пока». А Лиза моя серьезно больна. И мы с ней хотим, чтобы Павел попал в хорошие руки, в порядочную семью. Мы боимся, что он может стать легкой добычей какой-нибудь провинциальной охотницы за благосостоянием. А у тебя дочка – красавица и умница. Ты сам еще молодой мужик и сможешь защитить Павла, если что. Но ты не думай, он тебя не подведет и нахлебником не будет. Согласен? Если согласен, давай их знакомить, а через несколько недель – поженим. В паре ЗАГСов у меня есть связи, так что зарегистрируют хоть в тот же день. И будем ждать внуков.