См. статью "Любовь" - Давид Гроссман

Господин Маркус: Только потом уже, через много месяцев после того, как он создал свою систему зеркал (см. статью Прометей) и исчез, мы начали кое-что понимать, да. Он мечтал об огромном, невиданном напряжении, новом виде энергии, которая возникнет между постоянно усиливающимися волнами эха — стократно, тысячекратно усиливающимися. Ну, что вы об этом думаете? Сергей все время ходил по саду и вычерчивал в воздухе какие-то кривые: траектории волнового распространения крика, при сталкивании разбивающиеся друг о друга, но тем не менее беспрерывно наращивающие скорость согласно одному ему известным таинственным законам, бесконечные расщепления в результате переплетения и скрещивания ударных волн в жестяных и алюминиевых полостях, отбрасываемые обратно и взрывающиеся от столкновения эха с собственным вторичным эхом.

Фрид: А напряжение? «Голосовое напряжение»! Хм!.. Просто безнадежный круглый дурак!

Отто: А что с водородом? Ты забыл? Он настаивал на том, что необходимо накачать в его систему водород, потому что эхо, видите ли, распространяется в водороде быстрей. Это становилось уже несколько опасным, но я все-таки разрешил ему…

Мунин: А растрескивание? Ведь он без конца твердил о растрескивании. Я уж боялся, что от такого напряжения в самом деле треснет у него, не дай Бог, что-нибудь там в подштанниках.

Господин Маркус: Ну да, потом и это прояснилось. Безумец имел в виду расщепление, а не растрескивание. Да. Расщепление крика на звуковую энергию и человеческое отчаянье.

И действительно, из записей, которые обнаружили уже после того, как сам изобретатель исчез, сделалось ясно, что Сергей верил, будто человеческий крик состоит из двух указанных элементов. Поскольку он полагал, что меру человеческого отчаяния, содержащегося в крике, невозможно увеличивать до бесконечности, то сосредоточил свои усилия на бесконечном приумножении звуковой энергии. Он собирался добиться того, чтобы эта многократно приумноженная энергия несла на себе человеческое отчаянье, сделалась чем-то вроде огромного ракетоносителя. Между прочим, он предсказывал, что в конечном счете беспрерывно нарастающее расщепление взорвет и трубы, и загон, и весь зоосад.

Паула: Езус Мария! Именно так — вместе со всей Варшавой. Он говорил: «Этот крик доберется до крайних пределов Вселенной, его запеленгуют в весьма далеких галактиках!»

Казик: Но зачем?

Господин Маркус: Возможно, чтобы через тысячу или две тысячи лет кто-нибудь там, в одном из далеких миров, в какой-нибудь весьма удаленной звездной системе на краю мироздания, услышал его и ужаснулся. Да, услышал и пришел наконец в ужас от того, что творится тут у нас, потому что, возможно, мы забыли… Может, отвлеклись немного…

Справедливости ради следует пояснить, что вся идея в целом, несмотря на то что звучит абсолютно бредовой, в основе своей отчасти напоминает подобные безумные и громоздкие проекты, реально осуществленные в истории человечества. Можно напомнить, например, огромные пирамиды инков в Южной Америке, выстроенные, по некоторым предположениям, исключительно для того, чтобы обратить внимание обитателей далеких миров на нашу планету. Сам Сергей ни минуты не сомневался в том, что его изобретениям суждено великое будущее, даже если ему лично не дано будет вкусить плодов победы. Однажды в сумерки он не на шутку напугал Паулу, когда выскочил на нее из кустов с листом бумаги, плотно исписанным мелким-мелким, что называется, бисерным почерком. Оказалось, что это какие-то чрезвычайно важные вычисления, которые ни на минуту нельзя выпускать из рук. Ученый загодя попросил у пораженной Паулы прощения за тот ущерб, который могут причинить зоосаду его опыты.

Паула: Ну, и после всего этого, когда он объявил, что настало наконец время осуществить эксперимент, ты можешь представить себе, мальчик, как мы все себя чувствовали. Мы были в порядочной истерике.

Казик: И что случилось?

Отметим, что Казик внимательно прислушивался к рассказу и в глазах его нарастал испуг. Хоть он и не понял большей части того, о чем говорили, но чутко уловил робкие подавленные вздохи, рвавшиеся из груди мастеров искусств (см. статью деятели искусств). Можно было заметить, как меняется его настроение, как постепенно угасает радостное юношеское сияние (см. статью отрочество, юность), светившееся в его глазах в начале путешествия.

Казик: И что случилось? Что случилось?

Господин Маркус: Случилась ужасная вещь. Произошло самое страшное. Наступил день, когда пан профессор закончил строить свой лабиринт и мы все собрались возле загона и ждали. Дух необычайного волнения витал над нами. Ты можешь назвать это, милый Казик, возбуждением. Наконец-то! Не каждый день кто-то из нас представляет на суд коллег свою мечту. Профессор торжественно выступил из одного из своих укрытий. Бедняга был одет в праздничный костюм, который я одолжил ему, — правда, немного поношенный и потертый, но не важно, к лацкану пиджака была приколота красная роза. Минуту постоял, обводя нас высокомерным, но одновременно подозрительным и слегка испуганным взглядом. Возможно, подумал, что был бы достоин более избранной, так сказать, более приличной публики… Действительно, мы выглядели тогда не лучшим образом, пусть Господь не разгневается, представляли собой цвет отверженных и падших…

Сергей стоял, глаза его были устремлены в растерянности в пространство, уши как будто надеялись услышать торжественные звуки иных труб… Но вот он встряхнулся, повелительно взмахнул рукой, словно в нетерпении приблизился к лабиринту, выдернул из какого-то отверстия небольшую металлическую затычку и с любезным поклоном пригласил господина Аарона Маркуса крикнуть что-нибудь в раструб.

Маленький ученый провизор был избран выполнить это почетное и ответственное задание в силу того, что все последние годы посвятил созданию особой в своем роде системы распознания, классификации и пополнения всевозможных нюансов и оттенков человеческих чувств (см. статью эмоции). И вот, за три месяца до того, как была осуществлена торжественная демонстрация возможностей конструкции «Крика», Сергей потихоньку от всех посетил господина Маркуса и попросил его о помощи. Он не стал, разумеется, распространяться о назначении жестяного чудовища, воздвигнутого им в загоне для свиней, и не счел нужным посвящать аптекаря в тайны физико-технической подоплеки своего решения остановиться именно на этом варианте сооружения. Он просил лишь об одном: чтобы Аарон Маркус предоставил в его распоряжение — во имя успеха эксперимента — свой недюжинный талант исследователя эмоций, который, безусловно, позволит ему имитировать необходимый тон вопля.

Маркус: Ну да, не надо особенно много распространяться об этом, главное, что я по просьбе изобретателя, приложив некоторые усилия, нащупал в себе тонкий нюанс, самую чистую октаву человеческой скорби и непереносимого страдания, звериный вой нагой человеческой души, и прибавил к этому, опять-таки по просьбе нашего милого Сергея, ноту поражения, оттенок слабого безнадежного протеста, и потом, в течение долгих недель ходил с этим коктейлем отчаяния, повторяя его про себя, уточняя, отшлифовывая, совершенствуя и заучивая. Скажу без ложной скромности, что это действительно оказалось нечто заслуживающее внимания: острая, как бритва, квинтэссенция крика.