Россия и Германия. Друзья или враги? - Армен Гаспарян

Генерал-лейтенант Р. Ф. Унгерн-Штернберг

Никто из лидеров белых армий не удостаивался таких жутких сравнений. Неудивительно, что даже члены русской эмиграции воспринимали барона далеко не однозначно. Его командир по Великой войне генерал Врангель так отозвался об Унгерне в своих мемуарах: «Это не офицер в общепринятом значении слова, ибо он не только совершенно не знает самых элементарных уставов, но сплошь и рядом грешит против воинского воспитания». Однако боевые заслуги Романа Федоровича никем сомнению не подвергались. Особенно ярко они проявились во время Гражданской войны.

Не в силах наблюдать крушение исторической России, в ноябре 1917 года 31-летний Унгерн отправился к своему однополчанину по Великой войне Григорию Семенову, который формировал в Забайкалье добровольческую часть для борьбы с большевиками. Барон стал военным советником монгольского князя Фушенги, командовавшего отрядом в 800 всадников самого дикого и боевого племени – харачинов. Взяться руководить отпетыми головорезами мог только такой человек, как Унгерн. Однако его высоко ценили японские офицеры, которые всегда отличались особым воинским кодексом чести.

Они быстро уловили неподдельный интерес Унгерна к Востоку, знание буддизма, полное отсутствие симпатий к Западу. Барон заявлял, что только Япония способна противостоять как американскому и европейскому империализму, так и большевизму. Русский офицер, монархист до мозга костей, ободренный поддержкой союзников, удивлял тогда всех своей сокровенной мечтой – возродить державу Чингисхана. Барон убеждал всех: «Это государство должно состоять из отдельных автономных племенных единиц. В союз должны войти китайцы, монголы, тибетцы, афганцы, племена Туркестана, татары…»

После взятия Семеновым Читы в 1918 году Унгерн приступил к формированию знаменитой Азиатской конной дивизии. Ее основу составляли бурятские и монгольские всадники. На штабные должности и в артиллерию назначали в основном русских офицеров. Барон оставался верен себе и ничьей власти не признавал, включая ближайшее окружение Семенова. Да и атаман, хорошо зная характер своего сослуживца, по пустякам того не тревожил. Монголы и буряты боготворили Унгерна, считали его потомком Чингисхана.

Барон действительно мало чем отличался от своих головорезов. Больше того: он стремился быть одним из них. Еще во время Первой мировой войны он удивлял генерала Врангеля своими, мягко сказать, странными манерами. Петр Николаевич потом напишет в своих воспоминаниях: «Оборванный и грязный, Унгерн спал всегда на полу, среди казаков сотни, ел из общего котла и, будучи воспитанным в условиях культурного достатка, производил впечатление человека, совершенно от них отрешившегося. Тщетно пытался я пробудить в нем сознание необходимости принять хоть внешний офицерский облик. Он – тип охотника-следопыта из романов Майн Рида».

В молодости любивший выпить, Унгерн внезапно стал убежденным трезвенником. Его безумно раздражали постоянные застолья Семенова в Чите, где тот с размахом праздновал победы над большевиками. В крепости барона в Даурии, совсем как в средневековом рыцарском замке с беспощадным хозяином, обитателям было не до обильных возлияний. За дисциплинарный проступок вполне могли забить насмерть. Приводили наказание в исполнение китайцы, нанося порой до 200 ударов березовыми палками. Унгерн не скрывал своей симпатии к «розговому воспитанию» и иной раз приказывал пороть даже офицеров.

Сам он любил повторять, что в армии должен быть железный порядок. Уже в эмиграции его выжившие в огне Гражданской войны сослуживцы вспоминали, как однажды барон заставил интенданта съесть всю партию недоброкачественного сена. А штабс-капитана, уронившего при переправе в реку запас муки, приказал утопить. Надо сказать, что солдатам подобные методы барона нравились. «Лют, но справедлив», – говорили они. Может быть, поэтому 32-летний командир Азиатской дивизии получил прозвище «дедушка».

Известие о присвоении Унгерну звания генерала было с восторгом встречено в дивизии. Приехавшему в то время в Даурию американскому журналисту Александру Грайнеру казаки с удовольствием рассказывали о своем командире, а сам барон согласился дать интервью, единственное в его жизни. Уже позднее репортер вспоминал о своих первых впечатлениях при встрече с его превосходительством Унгерном: «Передо мной предстала странная картина. Прямо на письменном столе сидел человек с длинными рыжеватыми усами и маленькой острой бородкой, с шелковой монгольской шапочкой на голове и в национальном монгольском платье, с золотыми русскими погонами. Он повернулся ко мне и сказал, смеясь: «Мой костюм показался вам необычным? Большая часть моих всадников – буряты и монголы, им нравится, что я ношу их одежду».

Кроме беспощадного отношения к своим подчиненным Унгерн прославился и тем, что периодически объявлял войну спекулянтам, проституткам и алкоголикам. Перевоспитывали тогда «деклассированных элементов» в Даурской тюрьме. По слухам, она не сильно отличалась от подвалов ВЧК. Гражданская война, ничего не попишешь. Методы барона зачастую пугали даже его офицеров, самому же генералу приходилось постоянно оправдываться: «Мы боремся не с политической партией, а с сектой разрушителей всей современной культуры. Почему же мне не может быть позволено освободить мир от тех, кто убивает душу народа?»

Спорить с Унгерном никто не решался. На его солдат огромное впечатление производили ежевечерние прогулки генерала по сопкам вокруг Даурии. Оттуда постоянно слышался жуткий вой волков и одичавших собак. Животные замолкали, только когда чувствовали приближение Унгерна. «Они признают в нем вожака», – шептались монголы. Барон вообще многим казался эталоном несгибаемого воина, своеобразной реинкарнацией рыцарей Крестовых походов.

В августе 1919 года Унгерн женился на китайской принцессе, дочери сановника «династической крови». После крещения она получила православное имя – Елена Павловна. Барона в этом браке интересовало только родство с величайшей из восточных династий Цин. После свадьбы жена благополучно отбыла в родительский дом, а генерал продолжил свою борьбу. О молодой супруге Унгерн, судя по мемуарам его офицеров, даже не вспоминал, лишь незадолго до своего легендарного похода в Монголию расторг брак, чтобы принцесса не осталась вдовой. По китайской традиции, для развода достаточно было официального письма мужа жене, которое барон с необычайной легкостью и написал.

Снова дадим слово современникам Унгерна: «Бледные, выцветшие глаза маньяка», «какие-то безразличные». В нем «не было позерства», хотя и «напоминал он византийскую икону». Казалось, что барон весь состоял из противоречий: «несомненный, оригинальный и острый ум… поразительное отсутствие культуры и узкий до чрезвычайности кругозор». Очень своеобразный был человек, в котором странным образом сочетались застенчивость и дикость. Не случайно его командир по Великой войне генерал Врангель в своих воспоминаниях отметил: «Этот тип должен был найти свою стихию в условиях настоящей русской смуты… Он не мог не быть хоть временно выброшенным на гребень волны и также неизбежно должен был исчезнуть».