Телефонная будка на краю земли - Лаура Имай Мессина

Многие люди искали родственников по нескольку лет, многие были вынуждены отказаться от поисков. Но иногда, чтобы конец наступил, необходимо увидеть. Может быть, все дело было в кромешной темноте на этом участке дороги. Прежде чем сесть назад в машину, Юи присмотрелась к дурно пахнущей луже, которая теперь стекала с края площадки вниз по горе.

Она была черная, блестящая, в сказках из таких вылезают демоны.

– Черная как смоль.

– Не знаю про цвет, Юи, но…

– Да ладно, прямо как в фильме ужасов! Скажи!

– Если серьезно, я никогда не видел, чтобы моих пациентов так тошнило!

Они смеялись до самого Токио, смеялись над этим нелепым описанием, над этим нескончаемым потоком, как рисуют в мультиках. Хохотали так, что им снова пришлось остановиться. На сей раз из-за смеха – до слез, до боли в животе. Смеялись так, что воздуха не хватало.

32

Рассказ акушерки Юи о традиции heso no o ()[10]

«Это древний японский обычай: после родов матери отдают кусок пуповины. Все девять месяцев через нее передавалось питание от матери к ребенку, если задуматься, пуповина и плацента – самое важное, что есть в мире. Считалось, что это своего рода талисман, который будет защищать ребенка всю жизнь. Матери отдавали его сыновьям, когда те шли на войну, а дочерям – в день свадьбы. А еще считалось, что, если растолочь пуповину и дать проглотить порошок смертельно больному человеку, он поправится. Неплохо, правда?»

«Оставь коробочку открытой. Сегодня она белая, блестящая, а уже завтра засохнет, станет коричневая и по размеру не больше арахиса».

33

– Вещи помогают навести порядок в голове.

Судя по началу, разговор предстоял долгий.

Такэси понял это, как только увидел застывшие в воздухе руки матери.

– А телефон – это вещь.

Такэси убирал остатки ужина: соединял края двух мисок, аккуратно пересыпал из одной в другую, свободной рукой собирал палочки.

– Я видела Телефон ветра на фотографии, такие использовали, когда я была молода. Да и ты их застал, да? Кажется, что из центра тянется ожерелье или буддийские четки. – Женщина обхватила запястье пальцами другой руки. – Или браслет вроде тех, что носят бонзы. Представил?

Сколько еще метафор можно подобрать к одному слову?

Такэси вздохнул и встал из-за стола, мать принялась чистить мандарин. Ужин был окончен. Запах еды испарился вместе с ее остатками, он поставил посуду стопкой возле раковины.

Мать Такэси была не из тех, кто при первой возможности выставляет мужчин с кухни. Она была уверена, что в воспитании сыновей и дочерей не должно быть особой разницы.

Такэси бормотал без остановки – «sō desu ne, hontō da ne» – «конечно; да-да, так; точно» – и мычал другие звуки, которые даже не превращались в слова. Обычно это ее немного успокаивало.

– Вот увидишь, это поможет! Ей снова захочется выбираться из дома, веселиться. В ее возрасте надо играть. Только играть и надо! – Она давила на это «надо» изо всех сил. – Если не сейчас, когда же она еще наиграется?

– Я знаю, но ей нужно время. Педиатр тоже так говорит, – наконец подал голос Такэси.

А он точно это говорил? Такэси не мог вспомнить: может, говорил, может, нет. Впрочем, не важно, главное – мать всегда прислушивается к мнению третьих лиц, особенно мужчин.

– Время не всесильно, не надо преувеличивать. Иногда оно помогает, а иногда становится только хуже. Если ничего не делать, шрамы могут на всю жизнь остаться, – возразила она.

Почти два года Хана не произносила ни слова. Если говорить о шрамах, они уже остались, глупо было строить иллюзии на этот счет. Но Такэси не сказал этого вслух: если кто-то верит, что можно все исправить разом, к чему лишать человека этой веры?

– Вот увидишь, она заговорит, я уверена! Просто отвези ее к Телефону ветра и объясни, как он работает.

За окном небо падало на землю, облака поглощали профиль Фудзи. Внизу бежала железная дорога: рельсы – двое на двое – то сближались, то сходились в пути. После смерти жены Такэси хотел переехать в другой дом, но понял, что слишком любит этот вид из окна, каждый день открывавшийся ему с новой стороны.

– Еще в первый раз, когда ты сказал мне об этом телефоне, я подумала про бацудан. Ведь он тоже, если подумать, помогает примириться с мыслью, что все конечно. Как будто частица смерти всегда рядом, у тебя дома.

Такэси был с ней согласен – для того домашние алтари и заводили в Японии с древности. Некоторые отказывались от алтаря, потому что он требует ухода, но никто не сомневался, что он может помочь примириться с мыслью о неизбежности потерь и установить контакт с умершими родными.

– В детстве именно благодаря бацудану я поняла: то, что мы не видим чего-то, не значит, что этого нет, и люди, которые исчезли из нашей повседневной жизни, на самом деле не исчезали. Как мои бабушка с дедушкой, родители матери, которые умерли задолго до моего прихода в мир, или два моих брата, которых мама родила уже мертвыми. Они невидимы, да, но это не значит, что они немы. Просто в какой-то момент они, скажем так, переехали с кухни или из спальни в бацудан. Вот только что, кажется, были на кухне – а на следующий день уже там…

Такэси кивнул, вспоминая лица прабабушки и прадедушки, знакомые ему по единственной сохранившейся фотографии. Строгое фото, как снимали раньше: женщина в кимоно сидит, мужчина стоит рядом. Выражение лиц серьезное, неестественное. «Интересно, – рассеянно подумал Такэси, – когда улыбка на фотографии стала считаться нормой?»

– В детстве такое можно объяснить только волшебством. Наша религия для детей слишком сложна, – продолжала женщина. – И знаешь, что еще я тебе скажу? Говорить с умершими родителями мне оказалось проще, чем с живыми. При жизни они вечно обрывали меня на полуслове, говорили: «Ты младше всех, помолчи». Смешно, если подумать: я ведь всегда буду младше их, и что с того?

Такэси собрал со стола мандариновую кожуру, бросил в ведро, начал трамбовать мусор, идущий в раздельный сбор.

– Бацудан – это настоящее утешение! Подхожу к нему – и мне кажется, что твой отец все еще со мной.

Такэси помнил, как мать постоянно разговаривала с отцом: когда он умер, ей было сорок, между ними было двадцать лет разницы, они поженились, когда ему было уже за пятьдесят. А еще он помнил ее бесконечные жалобы на жизнь и невозмутимую фигуру отца, всегда внимательно слушавшего ее. Она как будто опрокидывала на стол переполненное ведерко накопившихся за день событий, а он терпеливо выискивал в этой куче песка микроскопические ракушки, чтобы показать ей и сделать ее счастливой.

И теперь, перед алтарем, где он нашел