Море вверху, солнце внизу - Джордж Салис

с глубокой и грубой чернотой повернулось к Исааку, и в то же время линзы очков стали непорочно белыми от солнца. — Она — мой ангел.

— Кто?

— Моя девочка, — ответил он, подняв палку и ударив ею в землю, словно поставив точку. Палка представляла собой длинный изогнутый корень, напоминавший инструмент волшебника. — Я жду ее. Уже довольно долго. Скажи, отчего у тебя красный нос, Рудольф?

— Я — Исаак, — ответил он, утерев нос.

— И почему у тебя красные глаза? Дунул волшебного дракона? — засмеялся он по-лягушачьи.

— Нет, — сказал Исаак и потер глаз кулаком.

— Слушай, а где твоя мамочка? — Старик наклонился вперед на своей палке, и Исаак уловил проблеск в его мутных глазах.

Мама всегда говорила Исааку: «Никогда не разговаривай с чужими, солнышко», но Старик на самом деле не был чужим, просто интересным.

— Я иду домой из школы.

— Ты не слишком-то спешишь.

— А вы Самобыдлый художник?

— Я кто?

— Самобыдлый художник.

— Самобытный художник? Нет, нет. Эти произведения искусства моей девочки. — Он протянул руку, будто представляя их, и Исааку на мгновение показалось, что он сейчас рухнет, как трухлявое дерево. — Она говорила мне: «Сэмми, можешь продать все эти скульптуры, скорее всего, много ты за них не выручишь, но всё же это лучше, чем ничего». И я был убит горем больше из-за нее, чем из-за себя. Она так пыталась стать, как ты сказал, самобытной художницей, но увы. Она говорила мне: «Сэмми, я — неудачница», а я отвечал: «Нет, малышка, ты, в моих глазах, великолепна, разве не это главное?» Но ей хотелось чего-то нового, всего нового.

— Вы ее ждете?

— В моей жизни кроме нее ничего не осталось. Я не продал ни одну из ее работ, конечно, потому что я и не пытался. Я давным-давно сжег все объявления о дворовой распродаже. Ее искусство своего рода ее дети, у нас не было своих, поэтому они вроде как и мои тоже. Я каждый новый день надеюсь, что она вернется, но мне некуда писать или звонить, поэтому я просто стою здесь. Я слишком стар, чтобы отправиться в дальний путь. Стоять здесь — это всё, что мне остается.

— Думаете, она вернется?

— Она должна.

— Почему?

— Потому что… она мне нужна. И когда я стою у ее изображения ангела, мне становится немного легче. — Он проковылял к статуе и положил рябую руку ей на колено. — Все эти произведения — это частички ее, как любые дети являются частичками своих родителей. Я люблю их не меньше, чем люблю свою девочку, но, само собой, мне некуда их поместить. У нее была студия в нескольких километрах, однако мы не можем больше себе ее позволить, поэтому она перевезла их сюда перед тем, как уйти. Можешь в это поверить? Дворовая распродажа. Будто мне когда-нибудь могло такое присниться — расстаться с детьми. Они уже не так прекрасны, как когда-то, Бог свидетель, но, когда она вернется, она будет рада, что я сохранил их, я в этом уверен. О, ты погляди, я распустил слюни перед ребенком…

Они стояли молча, глядя на ангела.

— Возможно, она как комета Галлея, — сказал Исаак.

— Как что?

— Комета Галлея, — он прочертил пальцем небо.

— Я об этом ничего не слыхал…

— Она прилетала много лет назад, и спустя намного больше времени она снова вернется.

Он погладил каменное колено и похромал на свое генеральское место.

— Да, — сказал Старик. — Бог свидетель, я жду уже ой как долго. Но каждая секунда до последней того стоит.

Исаак подумал, что ему следовало рассказать Старику об отце, но он не знал, что сказать.

Старик обернулся. Он изобразил подобие улыбки, обнажив зубы, похожие на осыпающуюся кору.

— Не правда ли, она выглядит счастливой?

Солнечный свет просачивался сквозь голую ржавую проволочную арку за спиной ангела. Он думал, что свет темнее именно из-за нее, почти цвета янтаря.

— Даже с одним крылом? — спросил Исаак.

Ангел не был идеальным, не такой, как орел на обратной стороне четвертака или как могучий конь с серебряным телом и медными крыльями. Она больше напоминала другую сторону монеты. Джорджа Вашингтона, который был действительно болен.

Но Старик поднял палку — бах! — и сказал: «Особенно с одним крылом».

Исаак слегка согнул колени и пристально посмотрел на ее опущенное вниз лицо, но не смог согласиться. Он увидел хмурые черты.

О падении в видение

«Человеческий птенец совершит свой первый полет, наполняя мир изумлением… и принеся бесконечную славу гнезду, из которого выпорхнул».

Леонардо да Винчи

Третьего марта я выпрыгнул и соответственно выпал из самолета на высоте шесть километров. Несмотря на пьянящее ощущение, в этом не было чего-то необычного, учитывая мое пристрастие к спорту. Однако во время прыжка случилось совсем иное падение, падение, похожее на сон, но не такой, каким его знают, поскольку я ощутил нечто среднее между забытьем, видением и галлюцинацией. После кратковременной потери сознания я смог приземлиться целым и невредимым, и, как это бывает с большинством снов, забыл подробности пережитого, кроме рудиментарного ветра, напоминающего неприятный шум, который возникает, когда вода попадает в ушные каналы во время купания. Позже слово «ангел», произнесенное моей девушкой во время ночного разговора, оживило в памяти кульминацию моего видения, своеобразного посланника: я видел ангела с солнцем вместо головы, двумя парами крыльев из голубых и золотых перьев, с телом, украшенным серебристой чешуей, как доспехи. Не помню, сказал ли он мне что-нибудь, но я ощущал неземной покой. Время, столь известное своей относительностью, казалось, застыло или растянулось. Это всё, что мне удалось спасти, пусть даже и волей случая, но в то же время ощущения, сопровождавшие полет — шепот ветра, этот странный покой, кажется, глубоко врезались в мое сознание. Но еще устойчивей был апокалиптический страх, который я чувствовал, вспоминая Землю, мир, оставленный позади. Как эти эмоции связаны и что они означают как единое целое, осталось вне моего понимания.

История приписывает людям способность становиться случайным каналом передачи высшей силы, некой прежде скрытой истины. Моисей на горе Синай, Мухаммед в пещере Хира, Будда под деревом Бодхи. Не все откровения фактологические, ибо доктрины противоречат друг другу. К тому же, являются ли все эти люди эпилептиками и шизофрениками, или существует некая всеохватывающая мудрость в их утверждениях, которую можно выкачать из целого? Как объяснял Уильям Джеймс в «Многообразиях религиозного опыта»:

…наше нормальное или, как мы его называем, разумное сознание представляет лишь одну из форм сознания, причем другие, совершенно от него отличные