Дольмен - Михаил Однобибл

– Лихо там, Лена, лихо!

– Никакого лиха там нет, – сказала Елена, хотя и ей стало страшновато. – Напилась ты, Клава, вот тебе и мерещится. Давай спать. А то хохочем на ночь глядя, как бы беды не выхохотали.

Елена закрыла окошко на оба шпингалета и замкнулась на крючок. Перед тем как заснуть, спросила у Клавы:

– А где Лидка-то твоя, все хотела спросить, что-то ее дома не было?

– А-а… Она ведь парня себе нашла, Лена, да, хороший человек! У него теперь живет.

– Да что ты?!

– Да.

– Ну, слава богу, может, дождалась своего счастья.

– Дождалась, Лена, дождалась.

Ночью Елене снилось, что она скачет на вороном коне по узкой горной дороге, которая идет по самому гребню горы, копыта стучат как сердце, потому что дорога вымощена речным камнем-бутяком, ветви встречных деревьев хлещут ее по лицу, она пытается остановить коня, натягивает поводья, но конь, не слушая, мчится вперед и вперед, вон уже виднеется пропасть, она кричит коню: «Загрей, тпру, Загрей!» – и просыпается. Сердце и вправду колотилось так, будто кто-то молотком бил изнутри в грудную клетку. Не старая ли, смертельно больная тетка Елена – мать, бабка и брошенная жена – просится наружу?!

Она проснулась раньше сестры, та спала на кровати, а Елена приютилась у окна, на сундуке. Взглянув на Клаву, она почувствовала, как комок подступил к горлу: сестра спала без вставной челюсти – челюсть, бесприютная, лежала на обшарпанном подоконнике – и, спящая, казалась настоящей старухой. Лицо серое, щеки обвисли, она отпыхивалась, выдувая ртом утренний воздух. А ведь когда-то сестра была красавицей, куда там Елене, у нее всегда были только волосы хороши, пока не поседели, да глаза, а у сестры – миловидность черт, и вот теперь эти миловидные черты были так изуродованы старостью, что тошно становилось. Нельзя было глядеть без слез на этот вылепленный временем по образу своему и подобию образ.

Елена прокралась к зеркалу и украдкой заглянула в него, прикоснулась щекой к амальгамной поверхности: ее-то лицо было свеженьким, как наливное яблочко. Еще неделю назад, едва встав, она принималась чернить себе брови, подкрашивать глаза, наносить крем на щеки, теперь все это ни к чему, она теперь свободна от этой унылой необходимости. Она не чувствовала на себе лица, это лицо ребенка было маской, скрывавшей ее, настоящую, познавшую мужа, рожавшую, пожившую на свете женщину, и, разумеется, нельзя было трогать и уродовать эту маску детства, за которой она так хорошо укрылась.

Елена отправилась в сад умыться и вдруг увидела на мокрой, подле колонки, земле отчетливые следы лошадиных копыт. От колонки следы вели к дому и потом терялись в густой траве. Тут же, в траве оказалась свежая кучка лошадиных «яблок». Вот народ, рассердилась Елена, распустили животных: многие в поселке держали коней, которые в хозяйстве давно уже не были нужны, одичали и носились по горам без всякого людского присмотра.

И вдруг Елена заметила, что с богатырской хаткой что-то как будто не так. Она подошла ближе: ей показалось, что каменная многопудовая крыша хатки надета набекрень, или она всегда была такой? Но тут она увидела возле дольмена, на обильно политой молоком влажной земле, еще следы: поверх отпечатков лошадиных копыт – два гигантских следа босой человеческой ступни! Елена, разувшись, погрузила свою ногу в этот глубоко отпечатавшийся в грязи след и сделала в нем ровно три лилипутских шажочка. («Лена, три лилипутских шага и один великанский», – скомандовал из их детства, из игры, внутри которой они находились, тоненький Клавин голосок.) Зачем-то она стерла эти человечьи следы, сровняв их с землей, и тут, в довершение ко всему, услышала звук машины. Кто бы это мог быть? Неужто… Она пошла к дому, на ходу вытирая грязную ногу об траву, и, обувшись, выглянула из-за каменной сваи: полицейский «газик» подкатил к воротам, а из «газика» вывалились Алевтина, Саша, Витя Поклонский, полицейский и двое в штатском: пожилой и молодой. Молодой, сразу видать, из начальников. Елена отшатнулась, прижавшись к каменной ноге дома. Почему полиция, зачем полиция? Ну да, она же пропала… Дочь подключила полицию к ее поискам. Начальство на ноги подняла! Молодец, девка, все сделает, чтоб родную мать сыскать!

И чего ей бояться?! Да, но кто Она? Думать было некогда, Елена схватила камешек и кинула его в стекло, чтобы разбудить сестру. Услышав вскрик, позвала:

– Клава, Клава! Да выгляни же ты в окошко.

Заспанная, сердитая с похмелья Клава распахнула окно, но тут в доме раздался стук в дверь, и Клава исчезла. Елена решила, что прятаться глупо: всю-то жизнь молодую не пропрячешься, – и пошла к людям.

– Вот она, держите, держите ее! – были первые дочкины слова, когда Елена показалась на глаза столпившимся на открытой веранде, затянутой вечнозеленым плющом.

– Николай Иванович, вот и платье такое, все в листьях. Под описание подходит, – подтвердил пожилой, обращаясь к молодому штатскому, и, соскочив со ступенек, больно схватил Елену за руку:

– А ну стоять, мочалка!

– Чего хватаетесь-то, не имеете права! – рассердилась Елена, пытаясь вырвать руку. Никто и никогда с ней так не обращался – и вот дождалась: мочалка!

– Она это, она, я ее узнал! – азартно говорил Витя Поклонский. – Из подъезда твоей матери выходила, Аля, когда мы входили туда, без полиции еще.

– Вот и еще один свидетель! – довольно сказал молодой пожилому. В это время из дверей показалась успевшая одеться, надеть зубы и даже причесаться Клава.

– Алевтина, что это тут такое происходит? – спросила она не очень уверенно. – Батюшки! Еще и милиция, тьфу, полиция! Эти-то зачем?

– А затем! – крикнула Алевтина, и Елена увидела, что лицо у дочки помятое, будто она побывала в дальней командировке, и ей ужасно жалко стало Альку, на которую ни за что ни про что свалилось такое горе. – Вы что, тетя Клава, не знаете, что мама пропала, пятый день ее никто не видел. А вас с собаками нигде не сыщешь. И мобильник выключен. А эта девчонка… Кстати, а вы-то что здесь делаете?

Но тут полицейский начальник Николай Иванович перебил ее:

– Погоди, Алевтина, тут интервью мы берем, – и повернулся к Елене: – Как зовут?

– Елена, – честно ответила Елена.

– Фамилия? – Тут Елена застопорилась с ответом и пожала плечами, решившись не отвечать. Метнув взгляд на Сашу, она вдруг увидела такую ненависть в его обычно добродушном взгляде, что затрепетала: никогда и ни на кого внук не смотрел так, как смотрел теперь на родную бабушку!

– Год рождения? – продолжал допытываться начальник.

Тут Елена тоже сочла за лучшее промолчать. Ужасно мешала засохшая грязь на ступне, Елене приходилось перебирать пальцами внутри разношенной туфли, что очень отвлекало. А полицейский в форме стоял за ее спиной, как будто ждал, что она вот-вот бросится бежать. Пожилой ушел в дом.

– Хорошо-о, – угрожающе сказал Николай Иванович. – Это мы все выясним. Так вот, гражданка Бесфамильная, ты подозреваешься в ограблении и убийстве Елены Александровны Тугариной, проживавшей по адресу: Морской переулок, дом 64, квартира 25.