Дольмен - Михаил Однобибл

Глядя на оплывшую с одного края луну, видневшуюся сквозь молодую листву, Елена с тоской подумала, что завтра надо идти сдаваться в приемник-распределитель, с тем чтобы ее отправили в какой-нибудь детский дом. Нет, она не хотела быть уличной бродяжкой и опуститься в конце концов до уровня тех страшных существ, которые обитают возле вокзала. Что ж, детский дом так детский дом, сама виновата!

Проснулась рано от трелей дрозда, который распевал над самой ее макушкой, – свежей и хорошо выспавшейся, будто провела ночь в мягкой, теплой постели, а не на твердой земле. Собрала свои вещички, отряхнулась и покинула свой бамбуковый ночлег. Елена вдруг поняла, куда идти: совсем даже не в детский приемник.

«Утренние новости»

Вчера в лесопарковой зоне города Сочи местный житель столкнулся в лесу с гигантской обезьяной, которая, по его словам, хотела напасть на него. Известно, что во время грузино-абхазского конфликта 1992 года обезьяны из Сухумского обезьяньего питомника разбежались, многие были убиты во время уличных боев. В питомнике содержалось около 3000 человекообразных обезьян. Часть обезьян, бежавших в горы, погибла от голода и холода, но оставшиеся приспособились к местным условиям. Жители горных селений в последнее время все чаще стали встречать их в горах.

Вот что думает об этом доктор биологических наук Г. И. Лорин: «Вполне возможно, что выжившие особи – мутанты. В восьмидесятых годах прошлого века в Сухумском заповеднике возобновили опыты по скрещиванию обезьяны с человеком, начатые еще в двадцатые годы, с тем чтобы вывести новую породу сильных людей, которые могли бы работать за двоих и воевать за четверых. По-видимому, некоторые из этих человекообразных перешли границу с Россией».

Главный лесничий господин Пеньков сказал по этому поводу следующее:

«Окрестности нашего города – самые северные в мире субтропики. Тут растут пальмы и кипарисы, замечу, посаженные людьми, но обезьян в наших субтропиках отродясь не водилось. Никакие обезьяны здесь не выживут. А мутанты – это просто сказки для глупых детей. Дорогие телезрители, приезжайте в наш город у моря, смело идите в горы и не бойтесь никаких обезьян. Людей надо бояться, а не горилл».

Алевтина Самолетова, Виктор Поклонский.

Южное бюро агентства «Национальный телефакт»

Сестра жила в высотке, на улице Донской. Елена нажала на звонок. Отворила дверь сама Клава, лицо у нее было опухшее, будто она рыдала неделю напролет. Уставившись на Елену, сестра с места в карьер спросила:

– Ты – ее внучка?

– Чья? – опешила Елена.

– Чья, чья – ее.

Елена, недоумевая, кивнула. Главное, попасть в квартиру, главное, чтоб дверь перед носом не захлопнули.

– За документами послали? Жениться небось хочет. Сам-то испугался прийти, коб-бель, – продолжала Клава.

Елена начала кое-что понимать: Геннадий, Клавин сожитель, видно, нашел ей замену, что случалось, увы, не в первый раз, то есть Елена теперь, по Клавиной теории, внучка новой пассии Геннадия.

– Сколько ей лет-то? – спросила Елена, оказавшись в прихожей и ставя на пол сумку.

– Кому? – обернулась Клава.

– Ну не мне же… ей, новой бабе Геннадия твоего.

– А то ты не знаешь? Твоя же бабка-то, не моя! – отвечала сестра саркастически. – Ну, говори, зачем прислали? Документы небось забрать? Сам-то испужался, ребенка отправил, коз-зел…

Елена, выйдя из полутемной прихожей на свет большой комнаты, набрала побольше воздуху в легкие и сказала проникновенно:

– Клава, а… ты меня не узнаешь?

Сестра резко обернулась:

– Я тебе не Клава! А тетя Клава, – договорила она тише, нахмуренное лицо ее постепенно менялось, брови поползли кверху: – Нет! А чего мне узнавать! Я тебя знать не знаю…

– А помнишь, как я маленькая кусалась, один раз тебя в спину так укусила! – говорила тихо Елена, подходя к сестре совсем близко и снизу вверх глядя в глаза ей. – Баба Соня подбегает, как даст мне черешком вилки по зубам, вилка у ней в руках оказалась, – и выбила мне зуб, хоть и молочный, а кровь потекла, ты выхватила вилку и заорала: «Не убивай ее, бабаня, она больше не будет!» Помнишь, помнишь?

Клава, пятясь, наткнулась на стену и остановилась:

– Ты кто?

– А помнишь, – продолжала безжалостно Елена, – как мы: ты, твоя подружка Людка Мартыненко и я – на море пошли, меня, маленькую, еле с вами отпустили, приходим – а там штормина! Мы, дуры, на буну выбежали, а тут огромная волна – и меня той волной с самого конца буны снесло, а мне шесть лет только, я плавать не умею, чувствую, тону, и вижу, как ты на буне стоишь. Я кричу: «Клава, Клава!» – а ты стоишь и стоишь, не ныряешь за мной. И тут Людка Мартыненчиха нырнула и вытащила меня, а ты так и простояла на буне, не поплыла ты, Клава, меня спасать…

– Да кто ты такая?! – заорала Клава и перекрестила Елену три раза: – Сгинь, сгинь, сгинь, нечистая сила!

Но настырная девчонка не сгинула, а продолжала наступать на нее, Клава теперь пятилась вдоль шкафов, к другому углу комнаты, гостья же, как черт, выскочивший из табакерки прошлого, глядела прямо ей в душу своими такими знакомыми глазами.

– А помнишь, как тебя на Новый год Снегурочкой в школе назначили? – продолжала она про то, чего никто не знал и не помнил, и не мог помнить и знать, кроме одного только человека на свете, про то, что и сама Клава давно позабыла, и вот сейчас, словами, как клещами, вытягивала гостья забытое – из прошлого сюда, в сегодняшний день. – А у тебя костюма не было, – продолжала наступать на сестру Елена, – и баба Соня где-то достала белый, блестящий тулупчик, блестел, будто из снежинок сшитый, и ты в нем была такая красивая! Я ревела под кроватью, что у меня нет такой шубки. Ты была настоящей Снегурочкой, у всех костюмы из марли да ваты – а у тебя из белого снега. Но только это не снег оказался, а хуже – стекловата. Помнишь, как потом тебя прямо с елки в больницу отвезли, потому что все тело у тебя оказалось исколото, точно иголками, все в меленьких царапушках, помнишь? Мы пошли тебя в больницу проведывать, а ты вся зеленая – тебя всю зеленкой измазали, помнишь? И я сказала, что ты в елку превратилась – из Снегурочки-то, и ты заревела, помнишь?

Далекое прошлое наскочило на Елену со стремительностью железнодорожного состава, оно грохотало, жило и болело в паре мгновений от этой самой минуты, стремясь и Клаву сделать соучастницей катастрофы.

– А помнишь, как мне стукнуло шестнадцать лет, – и ты повела меня в парикмахерскую стричься, у меня коса была толстая, пушистая, ниже попы, а у тебя была стрижка под мальчика, и мне такую же хотелось, а мне стричься запрещали, и тут меня обкорнали так, что только держись! Приходим домой – баба Соня, как увидала меня, так и заплакала, а потом и говорит: дуры вы, дуры, хоть бы волосы-то с собой забрали, мне на шиньон… Помнишь, помнишь?