Дольмен - Михаил Однобибл

Старый мент Петрович, переставший вести свои записи, приподнялся, нависая над Еленой, уставился в нее щучьим взглядом и вдруг, замахнувшись, гаркнул:

– И где ж ты, шалашовка мелкая, старуху закопала, а ну отвечай?!

Елена невольно отшатнулась, даже тетя Оля Учадзе, на которую никто не замахивался, отскочила к участковому, охранявшему дверь.

– Никого я не закапывала! – заорала Елена. – Чего вяжетесь к ребенку!

Краем глаза она заметила, что Саша, маячивший у порога, покраснел как рак и, сжав кулаки, сделал шаг вперед: только на кого он хотел наброситься – на Петровича или на нее, – было неясно. Скорее, все-таки на нее – слово «закопала» поразило его, видимо, в самое сердце. И зачем Алевтина потащила Сашу с собой, такое дело, а она пацана несмышленого тащит, будто не знает, как он был привязан к бабушке. Еще бы в морг повела, мать называется. Без нее ничего сообразить не может, корреспондентка хренова. И полиция эта – чего они всех сюда загнали, а не в участок вызвали? Или у них свой какой-то замысел? Ничего не понятно. Скорее всего, перед Алевтиной показушничают: работаем, дескать, не покладая рук – сама видишь: аж на гору приперлись! Но что же, что же теперь делать, как спасаться? Это сейчас ее закапывают все: и полиция, и сестра, и родная дочь. Саша, Саша, если бы ты только знал…

Пачморга после выпада Петровича вскочил со своего места, ему, видимо, ужасно хотелось пробежаться по комнате туда да сюда, но так как негде было, то он и вынужден был брякнуться обратно на сундук. Сделав умильное лицо, Николай Иванович развел руками:

– Ну, что ж ты так, Петрович, разве можно так с ребенком…

Петрович, сжав кулак, вертел его перед своим носом, будто никогда не видел. Пачморга же продолжал:

– Не бойся, девочка, это он так – он вообще-то не злой. Вот мы его сейчас выгоним отсюда, да и всех тоже попросим погулять на свежем воздухе, и славненько с тобой побеседуем… Так ведь? А диктофоны все эти уберем вместе с бумагами, ну их совсем! – Он даже схватил верхний исписанный Петровичем лист и, смяв его, бросил с размаху на пол. – Или сразу к нам поедем – в полиции разговор будем вести? Карета подана, у порога стоит…

Елена запаниковала: если к ним попадешь, то всё – пиши пропало, пришьют дело, не успеешь глазом моргнуть. Думай, думай, свежая головушка!

– А пока ответь-ка нам, милая девочка, на один вопрос, – произнес Пачморга, весело глядя на нее узкими карими глазами, – что ты делала здесь, вот в этом самом доме, позавчера?

Но тут интервью, как игриво назвал допрос Николай Иванович, было орнитологически прервано: в открытое окошко с громким «Кар-р!» влетел здоровенный черный ворон, просто орел, а не ворон, переполошив половину присутствующих. Сидящие невольно повскакали с мест, Петрович, на которого ворон пикировал, присел. Пачморга, выдернув из сумки одно из вещественных доказательств, а именно желтый свитер, принялся им размахивать. Алевтина, схватив полотенце, висевшее на спинке кровати, принялась вторить ему. Причем по ворону никто не попадал, а попадали по чему попало: по щекам друг друга, по столу, так что исписанные листы летели во все стороны, оператор кричал: «Эх, камеру не взяли! Говорил же!» Участковый, подпрыгивая, пытался схватить птицу за лапы, и все орали кто что: «Вот он! Гони его! Держи его! Сейчас я ему! Вон! Кыш! Геть!» Александр прыскал в кулак, глядя на всю эту суматоху, и никто не слушал тетю Олю Учадзе, которая, пытаясь успокоить размахавшихся и раскричавшихся, говорила: «Это Медеин ворон. Домой, значит, вернулся. Он домашний, ничего».

Только Елена и Клава спокойно сидели по своим местам, причем Елена, повернувшись в сторону сестры, пыталась поймать сестрин взгляд, а Клава упорно глядела прямо перед собой, как бы ничего не видя и не слыша, превратившись в кариатиду с вешалкой над головой.

Диковинная птица, то ли напуганная всем этим переполохом, то ли по какой другой причине, делая очередной круг над разнообразно суетящимися людьми, на лету сбросила довольно внушительную «бомбу», которая аккурат угодила на круглую плешь Петровича. Старый мент заматерился, одной рукой смахивая с головы нашлепку птичьего дерьма, а другой хватаясь за табельное оружие, ворон же, до тех пор никак не находивший выхода из многолюдного помещения, тут моментально сыскал его и, вылетая в окошко, вдруг хрипло крикнул на человеческом, правда иностранном, языке: «Унутха! Унутха! Унутха!»

Петрович, видимо, посчитав слова ворона за оскорбление на какой-то птичьей фене и приняв их на свой счет, подскочил к окну, на ходу целясь в чернеца из черного пистолета. Пачморга, покатываясь со смеху, говорил:

– Да ладно тебе, Петрович, не стоит, не трать пулю. Елена подхватилась с места, бдительный участковый бросился от двери к ней, будто думал, что она вслед за подельником-вороном вылетит в окошко, но ему помешал перегородивший комнату стол, и она успела повиснуть на левой руке Петровича, который уже нажимал спусковой крючок, только тут участковый сгреб ее. Выстрел был испорчен, Петрович, славящийся своей меткостью, промазал: пуля пошла сикось-накось и, угодив в каменную стену богатырской хатки, срикошетила от нее и попала в ствол «доктора Фиша», а махавший черными крыльями ворон благополучно скрылся за пропастью, в лесу.

Пачморга, смеясь уже только одними глазами, не выдержал и все ж таки высказался:

– Ну все, Петрович, теперь твое место у параши!

Петрович злобно глядел на Елену, как будто она сговорилась с птицей. Елена спокойно выдержала его взгляд, теперь она знала, что делать. Унутха, унучка, унутха – унучка… Только бы сестра не подвела. «А ведьма эта сказала, что она внучка ее, бесстыжие твои глаза», – мелькнули еще слова тети Оли Учадзе. Конечно, родной внучкой она быть не могла, а вот двоюродной… Главное, не дать им прийти в себя.

– Бабушка, да бабушка же! – метнулась она мимо дочери к сестре. – Ну чего они хотят от меня? Ну, скажи же ты им наконец, что я твоя внучка! – Она посмотрела в глаза сестры самым говорящим взглядом, на какой только была способна.

Участковый преградил дорогу к двери, которая совсем ей была ни к чему, она уже кинулась назад – к Пачморге – и, чтобы успеть досказать «легенду», пока им не пришло в голову вывести Клаву на улицу, зачастила:

– Я, гражданин начальник, Лена Лебедева, из Лиепая, приехала к бабушке Клаве, маминой маме, нас в Латвии из квартиры гонят, родители остались там – бороться за свои права, а меня сюда отправили. В поезде у меня все вещи украли, и документы… проводница мне это платье дала. Приезжаю – а бабушки Клавы нет дома, я тогда пошла по другому адресу: к бабушке Лене…

– Погоди-погоди, – остановил ее посерьезневший Пачморга и повернулся к Клаве: – Ну-ка, бабушка, говори: так это что – внучка твоя?!

– Да брешет она, видать же! – встрял разъяренный Петрович. – Зенки-то прожженные не спрячешь!

Но Пачморга остановил его движением руки. Взоры всех обратились к Клаве, сжавшейся на лавке у двери. Алевтина крикнула ей:

– Тетя Клава, это что – правда?