Духовка Сильвии Плат - Юстис Рей

Работа над Толстым стопорится, так как в следующие выходные у нас нет возможности встретиться. Ты не приходишь в школу уже в пятницу и говоришь, что твои выходные будут заняты подготовкой к академическому оценочному тесту для юридических вузов[7], который пройдёт в понедельник и результаты которого требует в том числе и Гарвардская юридическая школа.

Мы договариваемся, что я приду к вам вечером во вторник.

Выходные проходят в пронзающей до костей меланхолии, от которой к воскресенью мне становится дурно. Никто не язвит, не философствует, не хает Бога (хотя это я больше всего терпеть не могу), не испепеляет меня недовольным взглядом и не каменеет на службе. Вас просто нет, словно тебя и твоей семьи никогда не существовало. Это больно.

Мы встречаемся на английском, точнее встречаемся только взглядом, ведь ты заходишь в класс ровно со звонком, и у меня не остаётся времени, чтобы сказать тебе что-нибудь. Я сразу же замечаю, что с тобой что-то не то. Ты сегодня бледнее, чем прежде, вся растрёпанная, хотя обычно в школе твои волосы аккуратно заплетены.

После занятий я не успеваю тебя нагнать и в толпе тебя не замечаю – ты сегодня без красного портфеля.

Я прихожу к вам к шести часам вечера, как мы и договаривались. Дверь мне открывает твоя тётя. Она тоже осунулась. Я начинаю серьёзно беспокоиться.

– Добрый вечер, Сид, – её губы трогает лёгкая улыбка.

– Здравствуйте. А где Флоренс?

– Она в своей комнате, – говорит Джейн просто.

Я растерянно гляжу в сторону второго этажа.

– Второй этаж, прямо, а потом вторая дверь направо, – объясняет она, даже пытаясь показать мне путь руками.

Я улыбаюсь и киваю. Всё-таки твоя тётя очень хорошая. Конечно, я не Лакан[8], но я так чувствую.

Вешаю куртку в коридоре и поднимаюсь. Останавливаюсь у твоей двери. Спокойно вдыхаю и выдыхаю. Захожу. Будь что будет.

Твоя комната – отдельный мир или даже вселенная. Всё загромождено и заставлено, но при этом видно, что ничего нигде не валяется. Всё на своих местах. Книги, лежащие на полу, находятся там, где и должны, а другого места им и нет, ведь книг у тебя больше, чем шкафов, где их можно было бы разместить.

На улице светло и, несмотря на ветер и холод, всё ещё светит солнце. Его лучи освещают всю твою комнату. Видно, как в воздухе пляшут частички пыли.

В этой комнате мне многое нравится, но многое меня и удивляет. Во-первых, здесь нет зеркал. Вообще. И это для девчачьей спальни мне кажется очень странным – девчонки же любят на себя пялиться. Разве нет? Во-вторых, нет никаких баночек и коробочек с косметикой, разве что пара флакончиков на твоем прикроватном столике. Ничего яркого и кричащего, а также розового, хотя я думал, что у всех девчонок что-нибудь в комнате должно быть розового цвета. Твоя комната больше напоминает кабинет древнего сумасшедшего учёного, нежели старшеклассницы. Вокруг одни книги. Они везде.

– Привет, – после чуть затянувшегося осмотра местности говорю я.

Ты сидишь на кровати ко мне спиной и крутишь в руках что-то мелкое. Ты не сразу замечаешь меня, но спустя пару секунд всё же одариваешь безжизненным взглядом, а потом снова смотришь в окно, хотя, скорее всего, даже не видишь, что за ним происходит.

– Что случилось? Ты в порядке? – интересуюсь осторожно, подходя ближе к твоей кровати.

Ты продолжаешь что-то крутить в руках. Этим чем-то оказывается кольцо с ярким зелёным камнем. Интересно, чьё оно? На тебе я его никогда не видел. Ты открываешь выдвижной ящик прикроватного столика, кидаешь в него кольцо и со злостью закрываешь.

– Флоренс?

– Почему все так зовут меня, я ведь никогда не была во Флоренции?[9] – почти срываешься ты.

– Что случилось? Как прошёл твой тест?

Ты тяжело выдыхаешь.

– Я не хочу об этом говорить. Давай работать над заданием, – ты хватешь очки и водружаешь их на переносицу. Я не знал, что у тебя проблемы со зрением.

Ты живо поднимаешься с кровати, стряхиваешь с джинсов невидимую пыль и берёшь со стола ноутбук, мои записи и свои рисунки, которых стало больше (видимо, ты работала, пока меня не было). После чего раскладываешь это всё на полу и садишься рядом, опираясь спиной на кровать.

Я сажусь напротив и неотрывно смотрю прямо в твои глаза – кажется, они сейчас вылезут из глазниц, настолько больными смотрятся. Ты делаешь вид, что моментально погружаешься в работу. Я на коленях живо подвигаюсь к тебе, осторожно беру за подбородок и поднимаю твое лицо так, чтобы лучше видеть глаза. Ты опускаешь взгляд, хотя знаешь, что не отстану. В таком положении мы замираем секунд на тридцать. В конце концов ты всё же решаешься взглянуть на меня. Белки пронизаны красными лопнувшими прожилками. Что же ты с собой сотворила?

– Глаза красные, – выдаю я тихо, но чётко. Глупо, конечно, получается, будто ты сама об этом не знаешь.

– Я не плакала, – отвечаешь ты в таком же тоне. – Просто мои новые линзы мне не подходят. К тому же из-за бессонницы я не спала всю ночь.

– Так нельзя. Будешь продолжать в том же духе и рано или поздно заболеешь.

– Что ты так печёшься? Ты мне не нянька!

– Я беспокоюсь, – признаюсь я тихо, отодвигаясь, потому что твои губы, находящиеся так близко, меня слегка отвлекают.

– Не сто́ит, – ты начинаешь неловко разбирать бумажки. – Я того не стою.

Я молчу. Иногда ты меня жутко пугаешь. Вообще-то в последние дни почти всегда. Ты не смотришь на меня, полностью сосредотачиваешься на том, что мы успели сделать ещё на тех выходных. С одной из бумажек замираешь на пару минут, а потом кладёшь её к остальным. Я успеваю заметить, что на ней написано.

– «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»[10], – цитирую я, вынимая вырезку из общей кучи. – Для тебя это сейчас как никогда актуально, да?

Мне действительно хочется знать, ведь видеть тебя в таком состоянии и не понимать, что происходит, болезненно.

– Не надо, – умоляешь ты, понимая, что я буду допытываться. Впервые в жизни ты просишь так искренне и так обречённо. – Пожалуйста. Не надо.