Прекрасная посланница - Нина Соротокина

— Да поставь ты ее на пол, — кричал он денщику.

Евграф пытался отодвинуться от князя, но суму на пол не спускал. С той самой минуты, как они доползли до тисовой аллеи и обнаружили там собственную карету, а потом еще и патронную суму под сиденьем, Евграф держал ее в руках как малого ребенка и даже поглаживал с нежностью. Все-все было на месте — и документы, и депеши, и главное, деньги. Такую удачу Господь всемилостивый раз в жизни посылает.

На противоположном сиденье, спиной к козлам, сидела прелестная незнакомка, «ночная дева», как окрестил ее Матвей. Она спала, склонив голову на плечо отца, личико ее до половины было закрыто капюшоном, видны были только плотно сомкнутые глаза и золотистый, тугой, как пружинка, локон на лбу. Кто такая, куда едет? Надо признать со всей очевидностью, что пара эта была послана Матвею самой судьбой.

Все произошло стремительно, можно сказать — неправдоподобно, словно не сама жизнь, а романист какой-то, недоучка, сочинил сюжет. Лязгнул замок, распахнулась дверь в каретный сарай, и туда с бранью впихнули высокого господина в черном, а потом и дочь его. Девица была так испугана, так неловка, что наступила на подол платья и непременно повалилась бы прямо на грязный пол, не подхвати ее черный господин. Потом она сидела, уткнув лицо в грудь его, плакала и повторяла: «Батюшка, за что? Почему они нас схватили? Что плохого мы им сделали?»

Французы… Вроде бы негоже сейчас конфедератам с французами враждовать, но кто поймет эту загадочную польскую нацию? Темно, не разглядишь ничего, но голосок очаровательный. Вспомнился вдруг Париж. Приятно слышать французскую речь. Но девица, пожалуй, не парижанка. Чувствуется какой-то легкий акцент… а может, просто кажется.

Матвей, конечно, не утерпел, сунулся с утешениями. Куда там! Дева так и зашлась от слез. Из невнятного разговора отца с дочерью Матвей понял, что оба они ехали в Россию, где им была обещана работа, что в пути их ограбили, пленили и что девицу зовут Николь.

Евграф оказался более удачливым. Как только слезы иссякли и дева принялась всхлипывать, с ужасом оглядывая сарай, денщик подкатил с грудинкой и хлебом. Вот шельмец! Он всегда хочет есть, худой, как жердь, а обжора фантастический. И все не впрок, все перегорает в бездонном желудке. При этом твердо уверен, что в любом, даже безвыходном положении, еда есть лучшее утешение и помощник.

И хлеб и грудинку девица приняла, поела и воды попила из горлышка жестяной фляжки.

— Звери, право слово, звери, — ворчал Матвей, грозя кулаком в сторону сопящего под дверью часового.

Девица что-то обиженно лепетала в ответ, а Евграф дергал за рукав барина и все спрашивал: «Что она говорит-то? Переведите, ваше сиятельство… Может, оно нам в помощь».

Матвей отмахивался от прилипчивого денщика, а потом стал переводить несвязные речи и всхлипы девицы слово в слово. Она толковала про какого-то слугу, которому удалось бежать, про то, что надо надеяться, что надежда умирает последней, словом, несла всякий вздор. Молчаливый отец ее тоже изредка открывал рот, но его слова и вовсе не несли никакой информации. Он только сокрушался по поводу своей несчастной судьбы.

Девица вдруг замерла, прислушиваясь, и даже пальчик подняла, упреждая всех — замрите!

— Бог всегда посылал мне помощь, не оставит он меня и теперь, — прошептала она одними губами.

— Мыши, — пояснил Матвей, пытаясь объяснить скребущий звук из темного угла.

— Нет, нет, это наше спасение, — сказала Николь и вдруг резво вскочила на ноги и бросилась в темноту.

А дальше все завертелось со скоростью сорвавшегося с петель колодезного ворота. В глубине сарая лязгнула отодвигаемая щеколда. Оказывается, там была дверь. Матвей и не подозревал о ее существовании.

— Скорей, скорей, — страстно шептала Николь и тянула за руку к этой двери Евграфа. — Господин офицер, поторапливайтесь! Мой слуга спас нас. Ну что же вы? И тише, тише…

Надо сказать, что контузия коварная штука. Броде бы Матвей вполне нормально соображал, но как-то не смог быстро перестроиться. Куда бежать, зачем, если так хорошо сидим и разговариваем?.. Евграф пытался тащить раненого барина на горбу, тот вырывался, но в дверях денщик одержал-таки победу, обхватил его за талию и перенес через порог. Стойла в большинстве своем были пусты, только в двух или трех стояли лошади.

Потом все куда-то ползли. Чужой слуга показывал дорогу. Маленький такой мужичок, соплей перешибешь, а вот решился на подвиг — спас хозяев.

Николь вздрогнула во сне и распахнула глаза, осмотрелась с удивлением, пытаясь вспомнить, где находится, и выпрямилась.

— Батюшка…

Суровый отец уже склонил к дочери участливое лицо:

— Все хорошо, родная. Погони не было. А если и была, то мы от нее ушли. — И тут же обратился к Матвею: — Позвольте представиться.

Познакомились. Далее с двух сторон щедрым потоком полились слова благодарности. Матвей твердил: «Помилуйте, сударь, это я должен вас благодарить, это ваш слуга…» — и так далее. Но господин Арчелли не уступал русскому офицеру в благородстве: «Без вас мы бы не решились на этот шаг. Нас выручила ваша карета. Ваш слуга тоже выше всех похвал». Словесный рыцарский поединок прервала Николь:

— Успокойтесь, господа. Все мы здесь присутствующие выше всяких похвал. И будет об этом. Батюшка, вы лучше узнайте у князя Козловского, куда он едет. Обстоятельства наши таковы, что мы вынуждены, даже, может быть, против желания князя, воспользоваться его помощью.

Матвей так и зашелся в припадке великодушия: как так вообще можно ставить вопрос, да он за честь сочтет, он, может быть, последнее время только и мечтает, как бы оказать милой деве и ее благородному отцу какую-либо услугу.

В таком вот ключе шел разговор. Николь ненавязчиво подбрасывала тему, господин Арчелли подхватывал ее, князь Матвей с горячностью заверял, что он готов умереть, если ему кто-либо помешает снабдить отца и дочь деньгами, довезти их до места и проследить за тем, чтобы они устроились с подобающим комфортом. А Евграф, сидя рядом, шипел в ухо барина: «Переведите, ваше сиятельство, может, что-нибудь для дела нужное». Господи, для какого дела-то? И что тебе, недоумку, здесь может понадобиться? Учитель латыни, испанского, французского, а также ваяния и живописи едет в Петербург к некоему богатому негоцианту, дабы репетиторствовать его детям. С учителем едет его дочь, не оставлять же ее одну. К слову, учитель вдовец. Уж, наверное, негоциант и без помощи Матвея устроит эту пару надлежащим образом, но этот господин Труберг или как его там, должен знать, что русский офицер придет проверить, как живется в его доме гувернеру и его дочери, и не обижают ли его детки, и прилежно ли учат латинские глаголы и испанские падежи.

Путешествие протекало чрезвычайно приятно. Матвей вспоминал Париж, играл галантного кавалера, пытался острить, а Николь смеялась. Батюшка смотрел бирюком, но не перечил дочери, только цедил что-то сквозь зубы, но так невнятно, что молодому человеку лень было вслушиваться и разбирать его ворчание. Тем более что смех Николь был чрезвычайно звонок, право слово, словно сноп искр вспыхивал над костром. Но чаще всего и совсем не к месту вспоминалась вдруг морская волна, которая нахлынет на берег, а потом, бирюзовая, откатит назад, шурша мокрой галькой.