Призрак Анил - Майкл Ондатже

Теперь мужчины и женщины стояли у насоса. Мужчины подоткнули саронги и повесили майки на перекладины навесов. Ананда набрал полный рот бензина и впрыснул в карбюратор. Когда он потянул за шнур, мотор, подпрыгнув, пробудился к жизни, с глухим стуком ударяясь о землю. Из шланга полилась вода. В полумиле отсюда затарахтел еще один мотор. Через десять минут из предрассветного мрака выступил пейзаж, но Ананда и еще трое мужчин уже спустились по веревочной лестнице под землю.

Прежде чем они полезли в шахту, через метровое отверстие в земле на стометровую глубину спустили на веревке корзину с семью зажженными свечами. Свечи не только освещали темноту, но и давали знать, что воздух в шахте безопасен. Со дна колодца, где горели свечи, расходились три туннеля, исчезавшие в глубоком мраке, в который отправятся мужчины.

Оставшиеся на поверхности женщины начали готовить плетеные корзины для промывки породы, через пятнадцать минут, услышав свист, они принялись поднимать корзины с землей из шахты. Когда в полях совсем рассвело, вся равнина района Ратнапура пробудилась к жизни под тарахтение моторов — насосы качали воду из колодцев, женщины промывали породу, а твердый осадок отправляли дальше, чтобы проверить, нет ли там чего-то ценного.

Мужчины под землей работали согнувшись, мокрые от пота и грунтовых вод. Если кто-нибудь ранил руку или ногу мотыгой, в свете туннеля кровь казалась черной. Если свечи из-за вездесущей жидкости гасли, люди лежали в воде, пока тот, кто был ближе к выходу, не доберется до него в темноте и не отправит свечи наверх, на вольный воздух, где их зажгут и снова спустят вниз.

Смена Ананды кончалась в полдень. Он и другие шахтеры карабкались вверх по лестнице, задерживались в трех метрах от поверхности, чтобы привыкнуть к яркому солнцу, а потом продолжали подъем и выбирались наверх, на открытое пространство. Поддерживаемые женщинами, они подходили к грудам земли, и там их с головы до ног окатывали водой из шланга, которая стекала по их полуобнаженным телам.

Они одевались и шли домой. К трем часам дня в деревне, где он жил с сестрой и ее мужем, Ананда напивался до бесчувствия. Скатившись с соломенного тюфяка, на который его уложили, он выползал, привычно скорчившись, во двор и мочился, не в силах подняться или даже посмотреть, не видит ли его кто-нибудь.

В тусклом полумраке хижины, крытой пальмовыми листьями, Анил сумела различить единственный блестящий предмет — наручные часы Сарата. На полу лежали две свернутые циновки и стоял маленький стол, на котором по-прежнему, несмотря на слепоту, писал Палипана. Эта большая, волнующаяся, словно море, рукопись была наполовину повествованием, наполовину торжественной церемонией — границы между ними стерлись. Там он сидел почти каждое утро, пока мысли его витали где-то далеко, а потом находили себе приют в темной комнате.

Девушка расстелила на полу кусок ткани, они уселись вокруг и склонились над едой, беря ее руками. Сарату вспомнилось, как Палипана разъезжал по острову со своими учениками, как он ел, молча слушая их, и вдруг излагал свое мнение в двадцатиминутном монологе. Поэтому и Сарат поначалу ел молча, никогда не излагая свою теорию. Он учился правилам и приемам спора так же, как мальчишки, глядя на игру со стороны, учатся навыкам и координации, не делая при этом никаких движений. Если ученики вели себя самоуверенно, Палипана обрушивался на них. Они доверяли ему, потому что он был суров, потому что он был честен.

Ты, говорил Палипана, указывая на кого-то. Он никогда никого не называл по имени. Словно для дискуссии или исследования это было несущественно. Только: Когда был обтесан этот камень? Какая буква пропуще на? Какой художник нарисовал эту руку?

Они колесили по проселочным дорогам, останавливались в третьесортных гостиницах, перетаскивали каменные плиты с письменами из зарослей на солнечный свет, а ночью, воссоздавая в памяти обломки колонн и арок, увиденные днем, чертили планы внутренних дворов и дворцов.

— Я отрезал голову не просто так.

Палипана протянул руку к тарелке:

— Отведайте баклажанов, это моя гордость…

Сарат знал, что в подобные моменты, когда Палипане не терпится услышать продолжение, он перебивает собеседника. Как бы слегка поддразнивая его. Реальность жизни против идеи.

— Я сфотографировал скелет с головой и без. А пока мы займемся исследованием скелета — микроэлементов, пыльцы. Баклажаны удались… Сэр, мы с вами работаем над древними камнями, ископаемыми, восстановленными водными садами, задаемся вопросом о том, почему какое-то войско направилось в пустыню. Мы можем назвать архитектора по манере строить зимние и летние дворцы. Но Анил живет в современности. И использует современные методы исследования. Она может по тонкому поперечному срезу кости определить точный возраст умершего человека.

— Как это?

Сарат промолчал, предоставив слово Анил. Жестикулируя свободной от еды рукой, она стала объяснять: — Вы смотрите поперечный срез кости под микроскопом. Он должен быть не толще одной десятой миллиметра, чтобы были видны кровеносные сосуды. С возрастом эти сосуды, точнее, каналы, по которым они проходят, разрушаются, ломаются, их становится больше. При наличии нужной аппаратуры мы можем угадать возраст.

— Угадать, — пробормотал Палипана.

— Погрешность составляет пять процентов. Я бы сказала, что возраст человека, чей череп вы держите в руках, двадцать восемь лет.

— Какая точность…

— Большая, чем вы получите, ощупывая череп, надбровные дуги и измеряя челюсть.

— Чудесно. — Он повернулся к ней. — Вы просто чудо.

Она покраснела от смущения.

— Наверно, по кусочку кости вы можете определить, сколько лет такому старикану, как я?

— Вам семьдесят шесть.

— Как вы узнали? — Палипана был обезоружен. — По коже? По ногтям?

— Перед отъездом из Коломбо я заглянула в Сингальскую энциклопедию.

— А-а… Да-да. Вам повезло, что вам попалось старое издание. Из нового меня выкинули.

— Тогда нам придется поставить вам памятник, — заметил Сарат, слегка перестаравшись.

Настало неловкое молчание.

— Я провел всю жизнь среди изваяний. Я в них не верю.

— В храмах есть и земные герои.

— Так, значит, ты отрезал голову…

— Мы пока не знаем, когда его убили. Десять лет назад? Пять лет? Или меньше? У нас нет необходимого оборудования. А учитывая обстоятельства, при которых он был похоронен, мы не можем обратиться за помощью.

Палипана молчал. Он сидел с опущенной головой, скрестив руки на груди.

— Вы определяли эпоху, — продолжал Сарат, — просто взглянув на письмена. Просили художников воссоздать всю картину на основе сохранившихся фрагментов. Так вот. У нас есть череп. Нам нужен кто-то, кто сумел бы воссоздать внешность этого человека. Если кто-то его опознает, мы узнаем, когда ему было двадцать восемь.