Укрощение дьявола - Колин Голл

января и требовал от обоих душевных излияний. Он как бы показывает, что Сара цеплялась за любую возможность, чтобы продлить свое пребывание в доме Вельзевула. Очень уж она не хотела возвращаться туда, откуда пришла.

— Ах, Вельзевул, будь добр ко мне, — с мягким упреком сказала Сара.

— Ты живешь, как сама того желаешь. Сколько раз тебе говорить! Чего тебе не хватает? — спокойным голосом сказал он, и с последней фразой стал смотреть в окно.

— Мне кажется, в отношении некоторых вещей мы понимаем друг друга очень хорошо.

— Я дам тебе время, и ты увидишь, что я почти во всем с тобой не согласен.

— Помнишь, ты обещал, что будешь снисходителен ко мне.

— Помню.

— Но ты как раз этого и не делаешь.

— О чем ты?

— Не заставляй меня думать, что месяц, который мы провели вместе, был для меня потерянным временем.

— Очередная сцена! Это так по-женски добиваться своего с помощью упреков и слез.

— Но ты не воспринимаешь меня как женщину. Хорошо. Я хочу уподобиться пчелке, которая собирает свой мед.

— Для пчелки ты слишком ленива.

— Ты находишь столько удовольствия в насмешках!

— Да потому, что ты больше походишь на корову, чем на пчелку.

— Удивляюсь, что ты не поставил меня на место старой коровы.

— Это один из тех редких случаев, когда я сознательно проявил учтивость.

— Я устала от нелепой серьезности твоего показного равнодушия! Твоя игра меня утомила. Не любовница, не подруга, не сообщница… Кто я тебе? А хочешь я буду твоей сестрой по духу? У меня много общего с тобой.

— Если бы ты родилась с хвостом и копытами, тогда бы ты состояла в свойстве со мной.

— Почему ты такой непримиримый?

— Именно! Я раб злой силы, для которой полагаю создан.

— Но твой тонкий вкус, врожденное понимание красоты, универсальный ум, меланхолический пессимизм. В тебе масса обаяния, ты умен, занятен, оригинален. Знаешь, кажется мне, что своей мнимой фригидностью ты дразнишь меня.

— Я женоненавистник. Я бесчувственный, бездушный, упрямый.

— Да, конечно, но также великодушный, изысканный, взыскательный. Тут есть противоречие. Я тебе еще не все сказала. Ты боишься любви, потому что она поглотит всю ту злобу, на которую ты способен, а без нее ты ничто. Сделай над собой усилие и признайся, что ты томишься по женской ласке, что тебе не достает ее участия и руководства.

— Ого. Даже в минуту полнейшего умопомешательства я не мог бы представить себе ничего ужаснее женской власти. Говоря, между нами, Сара, живя с тобой в одном доме мне приходится многое терпеть.

— У меня опускаются руки, когда ты такой! Я обиделась.

— Вот как! Что же мне остается раз я не могу избавиться от тебя, и выносить тебя я тоже не могу.

— Говори, что хочешь, унижай, смейся надо мной, только этим ты ничего не добьешься. Ты принял мальчишеское решение сделать вид, будто не увлечен мною.

— Это никак не проявляется.

— Ах, Вельзевул, я схожу с ума!

— Сейчас и я близок к этому, — промолвил Вельзевул и умолк.

— Вот что… пойду-ка я принесу тебе и себе кофе.

Вот уже и месяц прошел, как Вельзевул и Сара стали жить вместе. Но что, собственно, представляет собой союз двух людей, когда в их отношениях нет ничего определенного? Что тут сказать. А то еще можно сказать, что все это время они держались особняком и до сих пор об этом они не обмолвились и словом. Следует отметить, что во взглядах Вельзевула особенного благочестия не было; независимый, своенравный он полагал, что их отношения носят самый невинных характер и ни к чему не обязывают. Со стороны Сары были робкие уловки сблизиться (несмотря на все препятствия, она тратила силы и время в тщетных попытках добиться его благосклонности), но Вельзевул, всегда занятый своими делами, не замечал, а может и не придавал большого значения стремлению Сары должным образом осуществить своеобразную женскую опеку над ним. Если подумать немного, в этом нет ничего удивительного. Вообще он мало и неохотно говорил о себе, тем не менее мы уже получили исчерпывающее представление о нем, чего, однако не скажешь о Саре, которая, как вы знаете, была влюблена в красивого и умного мужчину. В нем она видела больше благородства, чем в любом человеке, которого она знала лично. Она восхищалась Вельзевулом и старалась думать, что встречи с дьяволом, как бы вообще не было. Хотя для нее было много лестного в том, что ей покровительствует сам дьявол.

9. Как-то вечером они вышли на террасу подышать свежим воздухом. Обычно они выходили ночью, однако на этот раз вышли до того, как стемнело. У Вельзевула было еще много что рассказать про себя, а у Сары к нему было немало вопросов. Больше других ее занимал один, противный ее здравому смыслу он раздирал душу.

— Тебя возраст не угнетает? — спросила она, кутаясь в меховую накидку.

— Почему ты спрашиваешь? — осведомился он с таким видом, будто любопытство Сары не возымело на него ни малейшего действия.

— Только не подумай, что я посягаю на твою тайну.

Вся эта показная сторона, впрочем, мало ей помогла. Последовал вопросительный взгляд в сторону Сары. Тот, кто хочет обмануть дьявола будет сам обманут — замечание это в пояснениях не нуждается. И пусть это послужит введением к дальнейшему.

— Как-то так получилось, что я не могу спокойно спать, зная о физической невозможности моей причастности к бессмертию, — не без упрека сказала Сара. Понимая, что эти слова не объемлют всех ее чувств, к тому, что было сказано, она добавила:

— А все из-за того, что ты так бессовестно молод!

Вельзевул вдохнул глубоко и выдохнул холодный воздух, при этом взгляд его терялся где-то в ночи. Он был серьезен и неподвижен, опять вздохнул, перед тем как ответить, потом перевел взгляд на Сару и спокойно сказал:

— Пять тысяч лет назад я рожден был в шторм на дне моря.

Как нетрудно себе представить, сей поэтический пассаж впечатлил Сару, я бы сказал даже — поверг ее в изумление. Слова были волшебными. Их стоит цитировать. Бывает, что от полноты чувств мы теряемся и не знаем, что ответить. Именно это и случилось с Сарой. Она помолчала немного, потом махнула рукой и бросила:

— Все равно я тебе не верю.

Тут наш пиитический дьявол, удивлявший Сару не только отменным чувством юмора, но и, ей-богу, своей человечностью, которая время от времени доводила ее до раздражения, предался размышлениям самозабвенно, как если бы величайшей заботой его было распространение безошибочных суждений.

— Существует общепринятая точка зрения, что понятие стремительности жизни