У нас есть мы - Ирина Горюнова

И сердце то уже не отзовется

На голос мой, ликуя и скорбя.

Все кончено… И песнь моя несется

В глухую ночь, где больше нет тебя.

Анна Ахматова

Ежеутренняя и ежевечерняя беспросветная усталость стала моим постоянным спутником. Я поднималась на работу, проклиная всё на свете, потому что силы были на исходе и я окончательно запуталась в том, что же мне делать. Добираясь до офиса «на автомате», я могла проехать свою остановку, а потом возвращалась обратно, чтобы медленно гуськом идти за такими же несчастными пассажирами, пробираясь в дикой давке к эскалатору на переходе. Позволить себе поспать несколько лишних минут – непозволительная роскошь, ведь надо еще вовремя отвести ребенка в школу, чтобы не опоздать на урок, – наши педагоги продолжают оставаться всё теми же, несмотря на то, что им прибавили зарплату, но гадюшник – он гадюшник везде, даже если это лингвистическая спецшкола. Бедная моя девочка вызывает шквал негативных эмоций – и прежде всего по двум причинам: она имеет свое мнение и может не соглашаться, если считает глупостью определенные вещи, и еще из-за того, что ее мама – писатель и имеет наглость хорошо одеваться и не заискивать перед учителями. Власть же, любая власть, развращает, а возможность повелевать «маленькому человеку» пусть и над маленьким человечком – это поистине страшно. Адекватность в школе? Нонсенс, господа! Пусть и в двадцать первом веке.

Накануне читали с дочкой сказку «О рыбаке и рыбке». Все же гениальность писателя заключается в том, что проходят годы, века, а все остается актуальным – возьмите хоть Гоголя с его «Шинелью», хоть Сартра с «Тошнотой», хоть того же самого Пушкина. Я задумываюсь: может, я и есть та самая сварливая баба, которая много чего хотела, а в итоге осталась у разбитого корыта? Нет, нельзя так думать. Надо иметь человеческое достоинство, и искать счастья вовсе не грех. Разве лучше терпеть мужа или жену на том основании, что они нормально зарабатывают, и катиться по уже укатанной колее проще, чем самому торить новый путь? Я не сплю с мужем уже достаточно давно, мы практически не разговариваем, решая только вопросы воспитания дочери и мелкие бытовые проблемы. Мы не гуляем вместе, не ходим в гости, в театр, куда-либо еще. Мы просто сосуществуем ни шатко ни валко, приспособившись к данным условиям совместного проживания, успокаивая себя русским авось или робкой надеждой, что все само либо как-то наладится, либо со временем рассосется.

Когда я ждала тебя из твоего приморского города, Максим, это был ад. Вернувшись, я сказала мужу, что развожусь с ним, потому что терпеть такую жизнь, в которой нет любви, больше не хочу. Я чувствовала себя свободной, желанной, могущественной… а меня пытались по горло закопать в землю, как раньше поступали с неверными женами во времена Петра Первого. Муж не давал мне спать, грозил, что заберет ребенка через суд, а ты помнишь, помнишь, я говорила, как я выстрадала мою дочь (я много чего еще утаила от тебя, не желая мучить). Попав после работы под бешеный проливной дождь, ливший, словно наступил уже конец света и это всемирный потоп, уносящий безумную цивилизацию в тартарары, я простудилась и ходила на работу с бронхитом. А по ночам, по ночам творился свой ад разговоров, угроз, жалоб, стенаний, разрывая сердце, которое уже перестало понимать, чего же на самом деле хочет. Собирая последние крохи сил, я писала тебе отчаянные письма, а в ответ получала нотации и советы, как жить. Ты была нужна мне, Максим, своим живым теплым присутствием, любовью, поддержкой, но тебя не было рядом.

Я уходила утром на работу с бешено колотящимся в аритмии сердцем, с тяжелой одышкой, не зная, дойду ли до места назначения или сдохну по дороге, потому что уже все равно, что дальше, и сил оставалось все меньше. Откуда они брались, до сих пор не понимаю. Даже начальство, желающее меня уволить по причине того, что я не так хорошо работаю, как должна в идеале, даже это начальство смотрело на меня скорбными глазами и говорило: «Шла бы ты, деточка, домой». Я и шла, чтобы поспать хоть несколько часов, пока мой мучитель на работе и я могу на пару часов закрыть глаза и нырнуть в беспокойную липкую дремоту, вздрагивая от любого шороха и звука да содрогаясь от приходящих кошмаров, подсовываемых мне подсознанием. Дедушка Фрейд, наверное, оттянулся бы на мне по полной и совершил еще несколько революционных открытий в области психологии личности. Я чувствовала себя тряпичной потасканной марионеткой, которую все кому не лень, дергают за ниточки, чтобы посмотреть, как забавно она трепыхается. Почти насильно впихивая в себя пищу как некий корм, я запивала ее чудовищными порциями кофе, отчего сердце возмущалось и грозило так просто этого не оставить. Я успокаивала его валидолом и новопасситом вприкуску с антибиотиками, чтобы вылечить затянувшийся бронхит.

А потом ты приехала, Максим, приехала, но лучше не стало, потому что ты тоже начала мучить меня, и теперь уже два человека, как дикие звери, рвали душу мою на части, каждый тянул в свою сторону, не понимая, что этим вы убиваете ее.

* * *

Ты желала, чтобы я тут же, сей же миг, осталась рядом с тобой навсегда, чтобы мой муж ушел из своей же квартиры и дал нам возможность строить новую семейную жизнь. Ты не хотела ждать. Он и собирался уйти – уже нашел комнату в Подмосковье, несмотря на то что его зарплата не позволила бы ему в такой ситуации выплачивать кредит за машину. Я сама остановила его, осознав, что, во-первых, не готова отпустить его так, таким образом – это было бы несправедливо и жестоко, а во-вторых, я стала сомневаться в тебе, Максим, сомневаться в твоей любви, в готовности ждать, понять меня, потерпеть чуть-чуть, совсем недолго, может, пару месяцев, пока все образуется. Ты вернулась в Москву, не имея работы, жилья и постоянно упрекала меня в том, что Он до сих пор со мной…

Я пыталась понять, чего ты хочешь: меня или бесплатную квартиру вприкуску с готовой семьей и работящей женой, которая к тому же может помочь тебе и с поиском работы, и с пристраиванием романов… Я не упрекаю тебя, не говорю, что так и было: я тогда просто старалась разобраться в происходящем и выстроить из фактов некие точки опоры, которые привели бы к правильному решению. Рушить пусть и не самую лучшую семью ради одного-двух месяцев сожительства с человеком, с которым вы абсолютно не схожи, с которым нет уже тепла и взаимопонимания, терпения, доверия, многих таких нужных ощущений для взращивания и укрепления новых чувств… Я уже не верила тебе, Максим. Я мечтала о том, что, назвав меня женой, ты скажешь: «Давай я найду работу, мы снимем вместе квартиру и не будем зависеть от твоего мужа. Потерпи немного, дорогая». А вместо этого слышала: «Я так и думала, что он никуда не уйдет, потому что не хочет вас терять. Это чудовищный эгоизм. Почему ты не поставишь ему сроки, через которые он должен уйти? Ты такая же, как все остальные бабы». А Он… Он стал себя вести гораздо достойнее, Максим, и этот резкий контраст убивал меня: я не хотела оставаться с ним и уже не могла – с тобой.

Ты гордо давала мне читать эсэмэски твоей бывшей жены, отчаянно пытавшейся тебя вернуть, и с которой ты играла в кошки-мышки, наслаждаясь ее болезненной зависимостью. Я не гордилась тем, что я лучше и нужнее, что мне повезло больше, раз я сейчас здесь, с тобой, а она там одна, в слезах… Ты уговорила меня поехать с тобой к ее матери, забирать вещи, потому что нафантазировала себе разные ужасы: «Боюсь, что она способна плеснуть мне в лицо серной кислотой: она ненормальная, совершенно чокнутая». Но та просто вынесла вещи из квартиры и ждала тебя у подъезда. Никаких боевых действий она не предприняла и, по-моему, даже не собиралась. Зато потом рассказала дочери, что ты приезжала не одна, и девочка билась в истерике, присылая тебе все новые и новые сообщения, остававшиеся без ответа. У тебя была власть карать и миловать, и садистское наслаждение от того, что теперь-то ты можешь отомстить за свою поруганную любовь, за испытания, которые выпали на твою долю, явно прочитывалось на твоем лице вместе с ее эсэм-эсками.