У нас есть мы - Ирина Горюнова

* * *

Вагон метрополитеновского поезда закрывается, и ты видишь, как она остается на перроне, держа в ладошке отданное тобой обручальное кольцо, и ты хочешь вернуть этот чертов миг назад, отмотать пленку, чтобы не видеть ее боли, не ощущать свою болезненную ненужность и отчаянность, когда так тянет холодная осенняя вода в черную глубину под Аничковым мостом или любым, на хрен, другим мостом какого-либо безымянного города N. Я нем-нем-могу без тебя, слышишь? Но эти слова уносит грохот мчащегося в туннеле поезда, потому что они застревают в твоей глотке в самый неподходящий момент, просачиваются лишь слезами в холодную подушку глухой ночью в безумном полусне, ведь ты прячешь их и от себя тоже, правда? Прячешь, оберегая покой, призрачный, ненастоящий, воображаемый покой как иллюзию буддистского спокойствия, скованного на твоем лице тонкой пленкой маски, очередной маски, которую ты достала из косметички, словно блеск для губ, и медленно нанесла перед свиданием. Сколько их хранится в сумочке рядом с ключами от квартиры, носовым платком, пачкой «Алкозельцера» и контактными линзами? А вы не носите с собой на всякий случай запасные трусы? Ну, мало ли, чтобы не возвращаться домой, случись переночевать где-либо в более приятном месте? Знаете, а я еще беру зарядку для телефона – у него так быстро садится батарейка…

* * *

Так не бывает. Ну так же не бывает, чтобы вот всё сразу и хорошо. Тем более в нашем возрасте, когда уже голова порой оказывается на плечах, а не у кого-то между ног.

Максим упоминает в разговоре имена бывших, рассказывает, как дарила им кольца, и где они проводили медовый месяц, или как покупали вместе диван, и не хочет, черт подери, замечать, что то, что было «до», надо оставить там, не возвращаться туда, потому как мало ли – тянет обратно, что ж ты здесь-то делаешь и почему твоя рука гладит мои плечи, а не те, что были когда-то… Ты так больна, что ядом, выпитым от другой, пытаешься отравить и эту хрупкую сказку, а она превратится в печальный мультфильм про то, как ежик в тумане бродит и ищет… что он там может искать, одетый в свои растопорщенные иголки и с жалким узелком в лапах?

* * *

Она посмотрела на некое количество бездумно написанных ею буковок и, не читая, отправила письмо. Когда оно дойдет до адресата? Ее Максим была настолько неуправляема и непознаваема, что могла открыть почту как в тот же самый миг ее получения, так и через месяц, два, три… Какая теперь разница? Всё равно это рано или поздно случилось бы, хотя кольцо, обручальное кольцо, до сих пор красовалось на ее пальце, но теперь оно было не теплой и живой золотой полоской, а скорее свинцовым и холодным обручем, не дающим освободиться и тянущим в глубь зеркальной воды рек. Она боялась мостов, боялась, что закружится голова и не будет сил отвести взор от ледяной глубины, притягивающей и зовущей к себе именно ее. Телефон давно не звонил, вернее, звонил, но оттуда высвечивались совершенно иные номера, а набрать ТОТ номер самой не хватало сил – зачем продолжать игру, когда кристально ясно, куда она в итоге заведет… Интуиция ясно подсказывала показания барометра и перспективы – вернее, их отсутствие. Мечтаемая сказка уже превращалась в каждодневный или через-день-дневный ад неприятия того-сего-пятого-десятого и нежелания мириться с разными разностями. Какая уж тут любовь, когда тебе говорят: «Ты должна меня любить БЕЗУСЛОВНО, и всё будет хорошо», а ты смотришь и понимаешь, что с той-то стороны безусловности кот наплакал – скорее даже какая-то серая оголодавшая мышь нарыдала.

Еще когда только всё начиналось и Максим вела ее знакомить к маме, прямо у ее двери из-под ног сломя голову бросилась прочь мышка и скользнула по лестнице вниз: Максим нахмурилась, запоминая примету, что, мол, не к добру это – ты же по гороскопу Крыса, и лучше бы эта пушистая зверюшка, наоборот, ломанулась в мою дверь. Она постоянно выискивала приметы, запоминала сны, играла с картами, проверяя мистические знаки на соотношения судеб и возможные «за» и «против». Теперь-то, конечно, не к добру, кто спорит. Но не накликала ли она, не насудила ли именно эту дорожку для них обеих? Мейби…

Ты за каждым углом,

В крыльях бабочек, в кронах деревьев,

И дело тут вовсе не в знаках заклятия, зельях,

Демоны ищут тепла и участья,

Предаюсь огню, разрываюсь на части,

Оставляю ожоги и ноющие порезы,

Все равно ты ранишь сильней, чем стекло и железо…

«Легион», группа «Флер»

Ты умеешь лить бальзам слов в уши, готовые это услышать, в сердце, которое нуждается именно в этом. У женщин хорошо развита чувственность, чувствительность, и, конечно, женщина абсолютно точно знает, что именно хочет слышать другая, что хочет видеть, чувствовать, как ощущать себя любимой. Это гораздо более опасная игра, чем в гетеросексуальных парах, где мужчина чаще всего слеп или не так умен/грациозен/сметлив/припадочно нежен/ догадлив/сексуален/чувственен/… Ты умеешь… Но что ты сама при этом чувствуешь, дорогая? Ты мечтаешь не обо мне, а о тихой пристани с женой и ребенком, абстрактными, все равно какими: это просто пригрезившийся идеал, мечта, когда-то несбывшаяся, – и оттого болезненно искомая. Твоя мама, жадно-плачущими глазами глядящая на мою дочь и судорожно мечтающая о внуках, – а у тебя сжимается сердце от невозможности дать ей «простое человеческое счастье».

* * *

В ту последнюю ночь перед отъездом Максим неловко надела мне в темноте на палец обручальное кольцо:

– Дай руку. Не снимай его хотя бы до утра. Пусть эта ночь будет особенной. Потом можешь спрятать или положить в коробочку, а когда будешь готова, наденешь.

– Ты делаешь мне предложение?

– Скорее ставлю перед фактом, что ты моя жена, пусть и неофициально. А ты… против?..

– Нет… Не против.

– Смотри, я угадала размер. Идеально! Если бы не подошло, я подумала бы, что не судьба. Вы с дочкой очень понравились моей маме. Ей редко кто так нравится. Она все спрашивала, почему вы еще раз не пришли. Сказала, что ты потрясающе умная, красивая и интеллигентная и твоя дочь просто прелесть: живая, веселая, но деликатная и скромная. У мамы просто рот не закрывался, когда она о вас говорила!

– Мне твоя мама тоже очень симпатична.

– Не грусти, я скоро к вам приеду.

– Не хочу уезжать.

– Знаю. Главное, что мы встретились, жена моя.

* * *

Я растерялась от ее поступка, от внезапного обручального кольца, хотя, когда она попросила дать ей руку, в тот же миг поняла – зачем, но протягивала ее с трепетом и мыслью: «Этого не может быть. Я ошибаюсь». Это было так неожиданно – и ночь совершенно тантрической любви, как в замедленных кадрах фильмов Феллини, длилась и длилась, мешая наступить утру. Я увозила с собой ее розу, кольцо и часть самой Максим, оставив взамен сердце. Она клялась, что через пару дней приедет. По вагонному стеклу запотевшими каплями стекала вода, и силуэт Максим виделся то ли сквозь эти непонятные струйки, то ли сквозь мои слезы. Я видела, как она смеялась, но так и не смогла понять – почему. Боль растекалась по каждой клеточке тела, превращая его в один сплошной нерв. Мерное покачивание вагона убаюкивало и усыпляло, и эта полудрема была истинным спасением для того, чтобы только не думать о том, что все больше километров отделяют меня от нее, ставшей такой родной, необходимой, моей.