Игорь. Корень рода - Юлия Гнатюк

На следующий день вдова появилась не мимоходом, как прошлый раз, а как-то не торопясь, как будто шла именно к нему. Она пристально поглядела в очи нищему, и от этого взгляда что-то взволновалось в душе тайного изведывателя.

– Ты аскер, ты сильный и ловкий, я видела, как ты сбил с ног крепкого уруса, а потом, как ветер, бежал через базарные ряды, отчего же ты просишь милостыню? – заговорила она. – Мне нужен помощник по хозяйству, нужно починить беседку, деревянную калитку, лестницу на крышу, ты сможешь? А я тебя буду хорошо кормить, и тебе не придётся клянчить подаяние на базарной площади, – закончила женщина свою явно подготовленную заранее речь.

– Хорошо, уважаемая ханум, я приду, как разойдётся базар, – чуть подумав, ответил нищий, скосив очи на лавку купца, к которому пожаловал очередной покупатель. Женщина довольно хмыкнула и протянула ему серебряный дирхем.

– Вот, возьми, хорошо вымойся и смени платье, – молвила она и ушла, ещё раз бросив на несчастного такой взгляд, от которого у него заколотилось сердце.

Когда бывший оборванец толкнул деревянную калитку, первый, кого он увидел во дворе, был малец лет пяти с большими карими очами. Они постояли, молча разглядывая один другого. «А ты не так проста, ханум, – подумал про себя работник, – оказывается, не только я за тобой, но и ты за мной наблюдала!»

В это время скрипнула дверь дома и показалась сама хозяйка, явно обрадованная появлению нищего, который в чистом халате и почти новой тюбетейке, мягких кавказских сапогах и шароварах из крашеного хлопка, выглядел вполне прилично. Лик её засветился, пухлые уста тронула улыбка. Руки несколько растерянно, явно не находя места от нахлынувших изнутри чувств, стали будто сами по себе двигаться, то перебирая наброшенный по-домашнему на плечи, а не надетый на голову изар, то всплеснули, будто две волны, вдруг пробежавшие лёгкой рябью по спокойной воде, то поправили большие серьги в порозовевших от волнения ушах. Свободная дурра из шерсти, надетая на оливкового цвета камиз, вышитый по круглому вороту, с положенным для женщины швом впереди, скрывали тонкий стан, но красочно расшитая тюбетейка не могла спрятать чудесные ниспадавшие тёмными волнами волосы. Рука по привычке скользнула к изару на плечах, чтобы покрыть голову и нижнюю часть лика, но остановилась, – зачем ей было прятаться от нищего у себя дома?

– Ты умеешь работать с деревом, с инструментом по дереву? У меня его много осталось от мужа, он был хорошим мастером, делал добротные лодки, и погиб в море…

Гость только молча кивнул, и хозяйка повела его в отдельное помещение, где, видимо, находилась мастерская её мужа. Она открыла одну половинку скрипучих двухстворчатых, похожих на небольшие ворота, дверей. После дневного солнца здесь казалось темно, только из расположенных почти под крышей узких окон струился свет, освещая добротный стол с разными зажимами, упорами и прочими приспособами для обработки дерева. На полках и вбитых в саманную стену деревянных кольях находился разный инструмент, под одной стеной лежали доски, а под другой какие-то мешки. Хозяйка придерживала открытую половинку двери, которая всё время норовила закрыться на просевших петлях. Гость, ещё раз быстрым и цепким взглядом окинув помещение, шагнул внутрь.

Проходя мимо вдовы, он снова ощутил то непонятное чувство, которое невидимым облаком окружало её стан, и опять, как утром на базаре, почувствовал её горячее желание, от которого в нём самом возгорелось нечто подобное, перед очами мелькнули цветные круги, а по телу растеклась непонятная истома. Он споткнулся о мешки, они были наполнены чем-то лёгким и мягким, то ли шерстью, то ли паклей. Хозяйка вошла следом, отпущенная дверь закрылась, стало ещё темнее. Вдова что-то говорила, но до слуха мужа, очарованного неведомой силой, долетали только отдельные слова, которые ни ей, ни ему были вовсе не важны. Он, не оглядываясь, даже прикрыв очи, ощущал её горячее гибкое тело, которое оказалось совсем близко, чуял, как эта молодая женщина истосковалась по мужской ласке, и как некая неведомая сила влечёт её к нему. Ещё мгновение, а тем более одно неосторожное прикосновение не только тела, но даже края её платья, – и он потеряет остатки рассудочности…

Быстрым движением новый работник ускользнул от опасно приблизившейся вдовы и оказался под небольшим оконцем, глянул на качающуюся за ним ветку жердели, глубоко вдохнул и, с усилием выдохнув, как после пропущенного удара в схватке, молвил ещё дрожащим, но обретающим твёрдость голосом.

– Я сейчас разберусь тут, что подточить надо, и начну с калитки, там один навес совсем разболтался, чтобы успеть, уважаемая ханум, заработать хотя бы на кусок твоей вкуснейшей лепёшки…

Вдова открыла было свои чувственные уста, намереваясь что-то сказать, поглядела ещё затуманенным взором, даже чуть качнулась, но устояла, ухватившись за пыльную поверхность ремесленного стола. Потом не то кивнула в знак согласия, не то мотнула головой, разгоняя остатки нахлынувших грёз и, медленно повернувшись, вышла из помещения.

С калиткой и лестницей работник провозился почти дотемна, темноокий малец всё время крутился подле, получая от молчаливого работника то обрезок небольшой дощечки, то золотистые закрученные стружки. Жена, готовя на стол под раскидистой шелковицей рядом с лестницей, одновременно ревниво и в то же время с явным удовольствием глядела на возню двух мужей, – большого и маленького.

– Ты можешь ночевать в мастерской или прямо под жерделой на старой широкой лаве, – молвила она работнику с затаённой надеждой в голосе, когда кормила его ужином.

– Прости, ханум, – со всей осторожностью, на какую только был способен, молвил он, – я аскер, как, ты верно заметила, к сожалению, у меня есть срочные мужские дела, хотя, честно говоря, не будь их, я никогда бы не уходил из этого двора. Надо будет ещё привести в порядок беседку. – Работник по мусульманскому обычаю провёл открытыми дланями от чела до подбородка, благодаря Аллаха за трапезу, потом потрепал по смоляной голове пятилетнего «помощника» и лёгким беззвучным шагом направился к калитке. Ещё раз проверил, как она теперь открывается и закрывается, явно остался доволен и слегка поклонился хозяйке с сыном.

– Масс салям, – попрощался он, и скрылся за калиткой.

– Ты где сегодня задержался, и почему в другой одежде? – спросил Гроза, когда уже в темноте Хорь вернулся в занимаемый изведывателями двор.

– Работу сыскал, после базара калитки да двери чинил, добрую еду получил, и имел возможность провести ночь с молодой вдовой, – как всегда спокойно молвил десятник, привычно сбрасывая халат и с великим удовольствием погружаясь в воду большой каменной чаши.

– Гляди, брат Хорь, жёны, они порой опаснее любой тайной службы бывают, стерегись таких, особенно красных, да в чужой земле! – предостерегающе проговорил Смурной.

– Сия вдова одежды шьёт для жён богатых купцов и вхожа к ним в дома, как я на рынок, никакая стража в тех домах ей не помеха, что столбы на калитке, – всё так же рассудительно отвечал молодой десятник. Даже самый внимательный взгляд не заметил бы в нём сейчас того волнения, которое он испытал днём в мастерской лодочника. – Пока я лестницу ладил, приходила молодая жена, как я понял, из гарема самого бека, спрашивала, когда будет готово платье для почтенной Гульсарии, матери молодого бека Мегди Аль-Салеха. За эту ночь мастерица должна закончить работу и завтра отнести заказчице. Платье, понятно, дорогое, будет щедрая оплата, и я постараюсь стать носильщиком и охоронцем моей госпожи Юлдуз.