Игорь. Корень рода - Юлия Гнатюк

Сердито погрозив кулаками в сторону, куда исчез шустрый пленник, преследовавшие его русы вернулись к унылой толпе, ругаясь и грозно потрясая оружием, чтобы ещё кто не вздумал бежать.

После морского боя с шерваншахом прошёл ещё месяц.

Русы гуляли по берегам Хвалисского моря, стаскивая дорогую посуду, украшения, восточные ткани и конечно монеты – золотые и серебряные – на Абаскун и другие острова, где расположили свои станы. Железным вихрем прошли через Гилян, Дейлем, Табаристан, Апшеронский полуостров и Аран, а потом устремились на большой город Баку. Дважды за это время приходилось им схватываться в настоящей жестокой сече то с хорезмийцами, то с войсками халифата, и всякий раз победа была за русами. Остальные города и поселения предпочли откупиться от русов, щедро заплатив им за обещание не разорять и не грабить жилищ и не брать в полон жителей. Почти все добытое в удачном набеге было собрано на островах, оставалось подготовиться к обратной дороге, чем и занимались воины Игоря.

Мрачный, осунувшийся, погружённый в свои мысли Гроза шёл по берегу, не переставая по привычке замечать всё, что происходило вокруг. Поход и в самом деле был пока удачным, хоть часть войска полегла в больших и малых сражениях. Но более всего обидно было, что обещание освободить из рабства своих братьев, очевидно, никого из воевод, да и князя особо не волновало. Первым делом была добыча, а собратьев если и освобождали из полона, то, только походя, или они сами бежали к русам, пользуясь суматохой и страхом местных хозяев. Да что говорить, если даже их земляки – русы, что обитали отдельными поселениями в купеческих градах Гургене, Рее и прочих, не очень были рады приходу собратьев. Грабёж и разорения никому не приносили пользы, а торговому люду особенно. Тем более, что часть из тех, кто жили здесь не одно поколение, приняли ислам, чтобы не платить обязательную для иноверцев пошлину-джизию. В конце концов, из освободительного похода всё превратилось в обычный грабительский набег. Это совсем не похоже на деяния Олега Вещего, к которому он, Гроза, пришёл и по велению души стал изведывателем.

Здесь, в чужой стороне, тайным воинам не раз уже удавалось отвести беду от князя. Ведь по местным порядкам, когда вопрос не решается в открытой битве, то противника стараются устранить хитростью и исподтишка. Но Гроза о том не распространялся, к тому их ещё ушедший князь приучил. Об Олеге Вещем никто из соратников по Тайной службе никогда не говорил слова «умер», только «ушёл», или «не стало». Никто из них не видел князя мёртвым. А у изведывателей исстари принято, что мёртвым считать можно только тогда, когда есть свидетели гибели, либо мёртвое тело.

Сотник размышлял, а очи сами по себе замечали, и цепкая память запоминала всё, что происходило вокруг. На душе было неспокойно. Он с нетерпением ожидал возвращения Хоря.

Даже в самом сердце базарной площади в полдень было не людно, в том числе и у лавки продавца ковров. Разномастные полотнища были развешены на жердях так, что образовывали некое подобие пёстрой изгороди. Такой же цветистый и узорчатый полог был растянут над входом в лавку, прикрывая его сверху от палящего солнца. Сам хозяин, почтенный Муса, сидел на небольшой каменной возвышенности, устланной коврами, перед маленьким столиком из светлого дерева, пил зелёный чай, вытирая иногда потное чело, да время от времени для порядка покрикивал на своих, как ему казалось, ленивых рабов. Хотя солнце не падало на пятачок, на котором восседал Муса, но развешенные вокруг ковры не пропускали набегавшего со стороны моря освежающего ветерка, и в лавке висел неколебимый пыльный зной.

Нищий оборванец с загорелым бритым черепом, пристроившись под спасительный полог тени, безучастно сидел неподалёку от входа на голых пыльных камнях, скрестив под собой ноги и бормоча каждому прохожему прошения о милости людской во имя Аллаха. В старой тюбетейке с торчащими из неё нитями, когда-то представлявшими узор, лежала мелкая медная монета, и пока никто из правоверных мусульман, христиан или последователей учения Заратуштры, проходящих мимо, не торопился пополнить скудную казну нищего.

– На, возьми! – послышался вдруг тонкий голосок. Оборванец поднял очи и увидел перед собой мальца лет пяти с курчавыми волосами и тёмными очами, который протягивал ему кусок лепёшки.

– Благодарю! Да хранит тебя Всевышний! – улыбнулся нищий. – А кто тебя послал?

Но, малец не ответил и, путаясь в полах своего одеяния, побежал в сторону лавки напротив, торгующей разными тканями.

В это время человек в богатом персидском халате, подпоясанном красным поясом и в красной чалме, украшенной брошью в виде золотого пера, остановился напротив лавки с коврами, огляделся вокруг, задержав на мгновение взгляд на мерно бубнящем что-то себе под нос нищем, и направился к хозяину.

– Здоровья и благоденствия тебе и твоему дому, почтенный Муса, хороша ли твоя торговля? – приветствовал хозяина состоятельный купец, войдя в отгороженное коврами пространство.

– И тебе здравия, почтеннейший Хаким, да продлит Аллах твои дни! А торговля… Да, какая сейчас может быть торговля, так только, по привычке сижу здесь и жду каждую минуту, что налетят эти сумасшедшие урусы и заберут все мои товары просто так, – жалуясь, отвечал торговец и кивнул рабу принести чай для гостя.

– А может это жалкий нищий, что сидит у твоей лавки, отпугивает покупателей? – молвил гость, присаживаясь напротив лавочника за низенький столик.

– Это легко исправить, почтенный Хаким, – согласно кивнул торговец и щёлкнул двумя перстами. – Прогони нищего, что сидит у моей лавки, – повелел Муса рабу, который поспешил на его зов.

– Давай, проваливай отсюда! – послышалось через миг из-за ковра, что отделял лавку от рынка. Несчастный нищий что-то пробормотал в ответ, но поднятый за шиворот дырявого халата поплёлся прочь от негостеприимной лавки торговца коврами.

Пройдя дальше, нищий вдруг замедлил шаг, скосив взор на одну из лавчонок с женскими украшениями, у которой он узрел человека в новой узорчатой тюбетейке и добротном тёмном халате, внимательно перебиравшего предложенный ему товар. Бродяга видел только лик покупателя сбоку и верхнюю часть плеч, но в первое мгновение оборванцу показалось, что он увидел знакомца. Когда же тот заговорил неожиданно высоким, похожим на женский, голосом, нищий понял, что ошибся. Он тут же уселся напротив лавки с женскими украшениями и положил перед собой прямо в пыль некогда расшитую тюбетейку. Когда обладатель высокого голоса, наконец, вышел из-за прилавка, нищий совсем уверился, что ошибся.

Посидев ещё немного, бродяга поднялся и, согнув худые плечи, шаркающей походкой поплёлся в конец базара, где, набрав воды из находящегося тут глубокого колодца, наполнил свою пустую тыкву, достал поданный мальцом кусок лепёшки и принялся за неторопливую трапезу в жидкой тени придорожных кустов.

К вечеру, когда базар опустел, нищий тоже подался прочь с торжища. Он поплёлся по улицам, а потом, оглянувшись несколько раз, вдруг неожиданно быстро скользнул в приоткрытую калитку одного из дворов.