Любовь Стратегического Назначения - Олег Гладов

— Ха! — сказал Юра.

— Чё «ха»? Богохульство…

— А ты такой прям верующий, что ли?

— Да нет, вроде. Просто… Прикинь, если ОН действительно есть? — и Ярик ткнул пальцем в потолок.

— Кто? — спросил я.

— Великий Гудвин, — после продолжительной паузы ответил Юра и выкинул оставшийся от «джойнта» окурок в форточку.

* * *

Белого всё меньше. Снежное покрывало уже не такое ослепительное и бесконечное. Оно неумолимо тает в руках Весны, как когда-то кусочки снега таяли в моих ладонях. Маленькие, бурые островки снега исчезают практически на глазах. Ночью уже не темнеет окончательно. Небо становится тёмно-синим, а через час занимается рассвет. Это начало белых ночей. Как сказал Юра, скоро солнце вообще перестанет садиться и будет висеть в небе круглосуточно. Странно, даже не верится…

— Вот это, мля, будут настоящие белые ночи, а не та серая перда, которая в Питере!

Юра сплёвывает и затягивается сигаретой. Мы стоим на крыльце пожарного входа и провожаем Ярика, который собрался домой.

— Зато в Питере уже давно деревья зелёные, а здесь снег только недавно таять начал, — помолчав, отвечает Ярик.

— Ну и что. Тут деревьев один хрен нет. Зеленеть нечему. Мох, ягель и мох с ягелем…

Помолчали.

— Ну ты, давай, вдыхай запахи весны, озаряйся.

Это уже мне. Я стою и сосредоточенно дышу.

— На хрена? — спрашивает Ярик.

— Ну там… Вдохнёт запах родных полей, испытает неясные томления, а они разбудят спящий после контузии мозг.

Юра пожимает плечами:

— Ну или типа того…

— Хм… — Ярик щелчком отправляет окурок в полёт. — Ну-ну…

Такси должно было приехать несколько минут назад. Но его нет. Опаздывает. Поэтому мы продолжали разговор.

— Тепло. Скоро нужно будет собрать Дро нового шмотья… А то при плюсовой температуре станет в ушанке и пуховике к своей телочке шариться, внимание привлекать…

Я вру Юре и Ярику. Они думают, что иногда по ночам я отправлюсь к Алёне, и поэтому не забирают одежду, которую когда-то дали мне для первого визита.

— Ну да… У меня ветровка «адиковская» где-то валяется. Я всё равно носить её больше не буду.

Зачем я им вру? Не знаю… Алёна-Юля исчезла. С того самого вечера она старательно избегает встречи со мной. Или я с ней? Во всяком случае, мы больше не сталкиваемся в лифте, и я не вижу чёрно-белого мельканья в коридорах.

— Вот он… — видим приближающийся автомобиль. Это опоздавшее такси.

— Ну пока, — Ярик жмёт нам руки и сбегает по ступенькам, поправляя рюкзак за спиной.

— Пока.

Мы заходим в здание и закрываем за собой дверь. У Юры с недавних пор появился ключ от пожарного выхода, и теперь Ярик может задерживаться сколько хочет; раньше охрана комплекса всегда просила удалиться в определённое время, согласно больничным правилам. Теперь он приходит и уходит, когда хочет.

А я знаю ещё один выход из здания и внимательно смотрю, как Юра два раза поворачивает ключ в замке и кладёт ключ в карман белого халата. Правый верхний.

Смена белья. Какая уже по счёту? Не помню… Меняются простыни и наволочки… Меняются пациенты… Сколько их уже лежало на соседних койках? С переломами и ножевыми ранениями. Храпящих, пукающих, стонущих… Один я бессменно занимаю свою кровать у окна. Хранитель и старожил 417—й палаты. Я уже часть мебели. Давно выписались Миша и бомж Коля, и те, кто был за ними. И следующие… Такое ощущение, что обо мне забыли.

— Везёт тебе, — сказал как-то Юра, — как в санатории. Хорошо, что здесь какого-нибудь светила-психиатра нет. Один уволился, а нового спеца пока не нашли. Иначе достали бы тебя собеседованиями и терапиями. А то глядишь, написал бы кто из этих PSYCHO-биллов диссертацию по твоей амнезии.

В моей тумбочке — одноразовые станки для бритья, зубная щётка и паста. Подарок Юры. Я умею бриться. И с удовольствием делаю это три раза в неделю. У меня есть одеколон, карандаш со сломанным грифелем и маленький радиоприёмник. Но в нём сели батарейки. Это мои личные вещи. Как и у всех остальных людей.

— … Воняет на площадке, да так, будто кто-то сдох! Достали! То ли газ где-то пропускает, то ли действительно кошку дохлую на чердаке бросили.

Это новый пациент Вован. Работник больницы. Санитар из гастро сломал руку. Причём как-то неудачно. Лежит в стационаре, а по выходным отправляется домой. Сегодня, в понедельник, утром рассказывает сонному оператору котельной Халидову, какие его соседи свиньи и как ужасно воняет в подъезде. У Халидова сломана челюсть. Он говорить не может. Поэтому хмуро и обречённо внимает Вовану.

Я почти не понимаю смысл звучащих слов. Голос словно фон: назойливый, но уже привычный. Мне неинтересен он сам, его соседи, подъезд и тем более вонь в его подъезде. Мне интересен четвертый человек в нашей палате, лежащий сейчас на спине и тупо смотрящий в потолок. Он появился пару часов назад, сопровождаемый медсестрой Галиной Алексеевной. Поздоровался, представился, лёг на кровать и с того момента не шевельнулся.

И примерно с этой же минуты я напряженно делаю вид, что с упоением читаю позапрошлогодний номер газеты «Северный Урал».

Мой новый сосед — Валентин Николаев. Водитель-дальнобойщик радиостанция, пославшая мне первый по счёту и первый по значению сигнал.

Я не чувствую сейчас ни вибрации, ни ломоты в висках — ничего, что напоминало бы о том ночном (… ЩЁЛК?!)

Я просто посматриваю на молчащего Николаева поверх слегка пожелтевших страниц. Он молчит. Я молчу. Молчит Халидов. Один Вован трещит без умолку.

Чтобы там ни думал сейчас Валентин Николаев, я это услышать и почувствовать не могу: отключен приёмник? Либо передатчик? Либо всё, что было, мне привиделось?

— Я дворнику говорю: «Какого хрена я плачу за коммунальные услуги, если здесь воняет дерьмом и дохлыми кошками?» А этот удод, прикинь, отвечает…

В моей голове уйма информации. Правда, вся она однобокая. С клеймом «Многопрофильный Больничный Комплекс НефтеГазХим» и красным крестом на борту. Красный крест на белом — главный символ моего мира. Герб. Знак посвящённых.

Каста избранных метит им свою территорию. Я вижу его везде: рядом с инвентарным номером на телевизоре, на стендах в коридорах, на малюсеньких штампиках с внутренней стороны пододеяльника и моей пижамы. Он украшает белые шапочки медсестёр, чемоданы врачей и проносится иногда вдоль окон на днище вертолёта.

И всё равно эта уйма информации — всего лишь грязная лужица на дне гигантского аквариума. Пара ящиков с глупыми журналами в огромном, тёмном и пустом ангаре моей памяти. Когда-то это помещение было заполнено чем-то важным и бесценным. Моим. Чем?

Об этом я думаю глубокой ночью, когда все мои соседи засыпают и начинают похрапывать на разные лады. Но как всегда, ни к чему не прихожу. И потоптавшись в гулкой пустоте ангара, я засыпаю. Чернота.