Любовь Стратегического Назначения - Олег Гладов

Более-менее прихожу в себя на заднем сидении автомобиля. Стремительно приближаясь к городу, такси по дуге огибает больничный комплекс, и я вдруг понимаю, что впервые вижу свой мир со стороны.

Гигантский многоэтажный куб с редко горящими в этот поздний час окнами, разбросанными по всей поверхности. Впечатляет. И я несколько раз оборачиваюсь бросить взгляд через заднее стекло. Чем дальше мы удаляемся, тем величественнее выглядит этот огромный северный медпункт.

В Тихий въезжаем неожиданно: множество огней, каких-то мигающих надписей. Я ошеломлённо смотрю на редких прохожих, встречные автомобили. Наконец машина тормозит у бело-голубой девятиэтажки. Подъезд. Пока ждём лифт, стоим и смотрим друг другу в глаза. Напряжение потихоньку спадает. Словно оттаивая, медленно проявляется улыбка на её лице. И я улыбаюсь в ответ.

Тёплая вода с ароматическими солями оказалась чем-то абсолютно не похожим на всё, что я знал раньше. Странный, но приятный запах от дымящихся по всей квартире палочек — благовония. Колеблющийся свет от множества свечей, когда Алёна проходит мимо, огоньки начинают слегка подрагивать.

Впервые увидел женщину без одежды: её кожа словно светится изнутри белым, матовым светом. И каким-то (…) далёким (… щ-щ) проблеском (щ-щ) проносится мысль (ЩЕЛК): когда-то, в позапрошлой жизни, я нечто подобное видел. Наверное, именно поэтому я понимаю (?), что Алёна хороша: аккуратная грудь, стройные ноги, хрупкие плечи с выступающими косточками ключиц. Хороша… Она делает шаг и переступает борт ванны…

Музыка. Совсем не та, которую ловят своими радиоприёмниками пациенты в палатах больницы: нет рефлекторного щебетанья ди-джеев и рекламных объявлений. Барабаны плетут вязкий узор, незримые голоса и инструменты… абсолютно не представляю, как могут выглядеть предметы, издающие эти нереальные звуки.

Мы лежим в кровати, застеленной белейшими, пахнущими Алёной простынями. Я вдыхаю её запах. Он повсюду: спрятался в складки мятого одеяла, впитался в подушку. Он в её волосах, разбросанных по моей груди…

Всё было так, как хотела она. И закончилось, видимо, так, как ей хотелось. Потому что сейчас её голова покоится на моём животе. И я вижу: она улыбается.

— Что это за музыка? — спросил я, хотя говорить не очень хотелось.

— А как ты думаешь?

— Я не знаю. Она такая… — я остановился, подбирая слова.

— Какая?

— Потусторонняя…

Она подняла голову и, положив подбородок на мою грудь, посмотрела в глаза:

— Верно. Поэтому она мне нравится. Как будто спускаешься по ступенькам, которые ведут вниз, в тёмную глубину…

— А кто поёт?

— Так… Одна шведка. Это мёртвый язык: народа, который на нём разговаривал, уже пару тысяч лет не существует.

Она провела рукой по моему животу и вдруг, сделав неуловимое движение, оказалась сверху.

— Я сама, — сказала она, слегка приподняв бёдра и выбирая нужный угол. — Сама…

Спустя полчаса я ненадолго остался в комнате один. Алёна шумит водой, принимая душ, потом гремит посудой на кухне, распространяя по квартире аромат каких-то пряностей.

Я останавливаюсь у окна: в небе странно перемещающиеся разноцветные облака. Это северное сияние, на которое я уже достаточно насмотрелся во время бессонных дежурств. Поэтому атмосферное мигание надолго удержать моё внимание не может, и я отправляюсь в путешествие по двухкомнатному мирку Алёны. Свечи, расставленные хозяйкой по всей квартире, уже наполовину оплавились, но в их неровном свете всё можно рассмотреть. В спальне, кроме кровати, один вместительный комод и небольшой столик с зеркалом, заставленный флаконами и тюбиками. Я взял наугад один. «Косметика», — мелькнуло в голове. Ещё один флакон — лак для ногтей, а это помада… Я рассматривал все эти чудесные женские вещички с интересом: были они мне незнакомы, но словно в полусне я угадывал их предназначение. Один из футляров, продолговатый и похожий на свечку, узнаваемо лёг в ладонь. Я слегка потянул за колпачок, и половинки разошлись. — Хм… Понятное дело — это же градусник. Самый обычный градусник, который медсёстры таскают с собой в нагрудных карманах рядом с карандашом и при удобном случае меряют пациентам температуру.

Я покрутил эту медицинскую стеклянную палочку и, поймав отблеск света, увидел, что ртуть застыла на отметке 36 и 6.

PAUSE

Что-то было такое, странное. Да. Нечто, связанное с Алёной… С Алёной и с градусниками. Нечто важное… Но как я ни силился, смутные образы не сложились в картинку. Ладно. Наверное, не такое уж важное…

PLAY

Я повертел градусник, закрыл футляр и положил на место. Потом вышел в коридор и, сделав пару шагов, оказался в другой комнате: телевизор, пара кресел, беговая дорожка, гантели, стул… СТОП! Стоп… Я в очередной раз поймал себя на том, что смотрю на предметы и сразу же каким-то образом знаю их названия и предназначение. Точно так же, как когда-то «карамелька», из чёрной глубины вынырнули «косметика», «беговая дорожка», «гантели». Я нагнулся и поднял одну такую гантель. Взвешивая её в руке и глядя на беговой тренажёр (Вот. Опять — «тренажёр»), я понял, почему Алёна выглядела такой: ни единой складочки на животе, бёдрах и спине. Ровная, упругая кожа. Гибкое, словно пружина, тело… Я поставил литую штуковину на пол, взял в руку пульт от телевизора и уселся в кресло: «Power». Экран осветил помещение и сделал каждый предмет в комнате более отчётливым. Я по привычке убрал громкость и, переключая каналы, смотрел немые выпуски ночных новостей, людей, бегающих по ярко-зелёному полю и пытающихся ногами отнять мяч друг у друга… «Футбол» — пронеслось в голове. Следующий канал… Угу. Знакомое мне, но абсолютно непонятное движение цветных пятен по экрану. Терапия — не терапия… Не поймешь.

В этот момент в комнату вошла Алёна, завёрнутая в тёмный халат, с подносом, на котором дымились две кружки и лежала горка каких-то аппетитно пахнущих вкусностей.

— Вот ты где! — она поставила поднос на столик и уселась в соседнее кресло. — Угощайся.

— Спасибо, — Я отхлебнул из кружки («какао») и внимательно посмотрел на маленький золотистый узор, вышитый на халате с левой стороны груди. И (щелк!) чуть не подавился горячим напитком. Потому что золотистый узор вдруг перестал быть просто пересечением линий. И словно проявился в моей голове, как отпечаток фотографии рождается из крошечного негатива, освещенного короткой вспышкой увеличителя: Бах!!!

Я поставил чашку на столик.

— До, — сказал я, пронзительно глядя на иероглиф, вышитый золотом на тёмно-синем кимоно.

— Что? — Алёна недоуменно посмотрела на меня, потом проследила за моим взглядом.

— Иероглиф «До», — медленно сказал я, — «путь».

— Ты знаешь японский? — она тоже поставила своё какао на поднос.

— Нет… Нет… Не знаю… — я почувствовал, как нечто важное стремительной птицей шмыгнуло в мозгу и зацепило крыльями какой-то потаённый уголок моего заброшенного ангара. Секунду я ждал, как «нечто» проявит себя…