Элмет - Фиона Мозли

К моменту появления Папы с обещанным мясом овощи были уже почищены, порезаны и брошены в две кастрюли, стоявшие на газовой плите. Вивьен повернула ручки, и пламя растеклось по закопченным днищам кастрюль. Сверток с ребрышками был в бело-голубом пластиковом пакете. Вивьен достала из шкафа и поставила на огонь сковороду, о край которой сняла с ножа отрезанный кубик масла. Все это она проделала одним плавным движением. Папа стоял рядом, доставая мясо из свертка — аккуратно, чтобы не пролить скопившуюся в складках кровь. Это была барнслийская вырезка — самая лучшая. Он смачно шлепнул багровые ломти на сковороду под шипение и треск жира. Джесс и Бекки уже были тут как тут и задрали морды, втягивая ноздрями аппетитный запах. Выйдя в прихожую, я позвал их. Собаки послушались и покинули кухню. Они старались вести себя хорошо, рассчитывая получить в награду вкусные объедки.

Папа и Вивьен стояли рядом у плиты. Сейчас было заметно, насколько Папа крупнее. Его толстый, связанный резинкой шерстяной свитер дополнительно подчеркивал эту разницу. Он переворачивал куски мяса и, когда те прожарились, подцепил их вилкой и перенес на разделочную доску. Два следующих куска были готовы быстрее — сковорода уже раскалилась. К тому же Папа и Вивьен предпочитали слабопрожаренное мясо с кровью. Удостоверившись, что картофель и морковь готовы, Вивьен извлекла дуршлаг из нижнего ящика шкафа и поместила его в раковину. Содержимое кастрюль было поочередно вывалено в дуршлаг и возвращено в кастрюли, которые затем провели несколько секунд на плите для подсушки. После этого овощи были разложены по четырем тарелкам с добавлением масла, и Кэти перенесла их на стол.

Мы ели неспешно, слушая рассказ Папы о новой скотобойне Эндрю Рэмси. Потом он рассказал о взрыве бойлера в доме Сибилы Хоули прошлой ночью. Котел распался точнехонько на две равные половины — Папа ничего подобного ранее не видел. Горячая вода разлилась по дому, но, к счастью, спальня хозяйки находилась в дальнем конце, иначе она могла бы свариться заживо. Папа по возможности привел помещения в порядок после потопа, а Сибила провела остаток ночи в гостевой спальне соседского дома. Она вполне дружила с соседями — в большинстве все они родились и до сих пор жили на той же улице.

— Надо заботиться о людях, и в конце концов это всегда обернется к лучшему, — сказал Папа.

О людях Папа заботился, это факт. По утрам вечно пропадал в окрестных деревнях и на фермах. Историй, подобных этой, он мог бы рассказать без счета.

Поев и убрав за собой посуду, мы покинули дом. Папа шел впереди вместе с нашими собаками, Джесс и Бекки, а мы с Кэти плелись следом. Трава на склоне нашего холма была мокрой. Видимо, я прозевал дождь, пока беседовал с Вивьен, сидя в ее кресле у жарко натопленного камина. Я думал о том, что она мне рассказала: о китах, о Папе и о насилии. Гладкие подошвы моих ботинок то и дело проскальзывали, и мне приходилось балансировать, взмахивая руками.

Когда мы добрались до дома, Папа сразу же взял свои инструменты и отправился в рощу. Хотя внешние стены нашего дома были надежно утеплены задолго до прихода зимы, внутри еще многое предстояло отделать. В данное время Папа занимался покрытием полов и внутренней облицовкой стен. Основным материалом было дерево. В роще всегда можно было найти что-то подходящее среди деревьев разных возрастов и разных видов.

Там Папа наскоро соорудил мастерскую и складской сарай — их стены и крыши были тонкими, но окружающие заросли предохраняли эти строения от внезапных порывов ветра, нередких на вершине холма. Рабочие инструменты Папа ради сохранности держал дома и носил с собой, когда отправлялся валить намеченные деревья, разделывать и сортировать древесину. В тот день он планировал заготовить ореховые доски для пола на кухне. Он сказал, что такой пол будет особенно долговечным. Прочность и долговечность всего в нашем доме имели для него первейшее значение. И мы с Кэти получили задание: в течение дня зачистить и подровнять черновой настил, готовясь к укладке новых досок. Я спросил у Папы, нельзя ли позвать Вивьен к нам на ужин в виде благодарности за сегодняшний обед и все другие обеды у нее, а также за ее уроки, хотя действительной причиной, о каковой я умолчал, было желание продолжить ранее начатый ею разговор. Но Папа сказал, что она предпочитает общаться в собственном доме и потому частой гостьей у нас не будет уж точно. По его словам, Вивьен была домоседкой, дорожила своим покоем и не любила изменять привычный распорядок дня.

Пока Папа трудился в роще, мы с Кэти перетащили стол, стулья и прочую мебель из кухни в папину спальню, а потом занялись настилом, ползая по нему на четвереньках. Это была тяжкая работа. Вскоре начали болеть мышцы. Мы скребли и строгали, скребли и строгали, периодически прерываясь, чтобы встать и потянуться всем телом, как после утреннего подъема с постели.

На заходе солнца я в очередной раз поднялся, оттолкнувшись руками от холодного пола. Дошел до кладовой в противоположном конце дома, где на мраморной полке стояло блюдо с сыром, и принес его на кухню. Из окна заметил приближающегося Папу и подошел к двери, чтобы его впустить. Широко улыбнувшись мне, он стянул перчатки и снял куртку, поочередно бросая их на стул в прихожей. Потом, очистив от грязи ботинки, облапал меня своими голиафскими ручищами, а я подумал, каково это было бы — дотронуться до настоящего кита? Несмотря на утверждения Вивьен, я знал, что Папа опаснее и в то же время добрее, чем любой из этих океанских исполинов. Он был человеком, и куда более широкий диапазон его души мог проникать вибрациями повсюду — от пронизанной светом поверхности до темнейших глубин покруче любой морской бездны. Его внутренняя музыка могла звучать пронзительнее лая целой своры гончих или нежнее шелеста листвы.

После ужина мы с Кэти подстригали папины волосы и бороду, что традиционно проделывали каждые несколько недель. Он разделся до пояса, оставшись лишь в белой майке, открывавшей старые шрамы на его могучих плечах и густую черную поросль на груди. Опустился на колени и наклонил голову над ведром с водой, которую Кэти подогрела на плите. Мы взялись за него сразу с двух сторон. Кэти стояла перед ним с расческой и кухонными ножницами, обрабатывая щеки и подбородок. Расческа с усилием продиралась через жесткую спутанную бороду, но Папа терпел и даже не морщился. Кэти прикидывала нужную длину и отхватывала ножницами все лишнее вдоль расчески, а потом вытирала и споласкивала лицо горячей водой, удаляя мелкие черные обрезки. А я стоял позади Папы и дюйм за дюймом состригал влажные вихры на его затылке. Волосы сыпались на пол, частью оседая на моих пальцах, и я стряхивал их, осторожно проводя костяшками по папиной шее ниже затылка. Его кожа в том месте была гладкой — такой же гладкой, как на внутренней стороне моих предплечий или бедер. Он был очень чувствителен к моим прикосновениям. Вздрагивал всем телом, и я снова подумал о китах. Их кожа также чувствительна, несмотря на их огромные размеры. Они реагируют на слабые внешние раздражители типа щекотки. Даже маленькая человеческая ладонь, дотронувшись до бока кита, может вызвать у него дрожь по всему телу.

После стрижки мы с Кэти отложили ножницы и прошлись по папиной голове и подбородку щеткой для волос. При этом он зажмуривался и запрокидывал голову. Капли воды на его лице и волосах блестели в свете стоявшей на кухонном столе керосиновой лампы, отчего он казался окруженным чем-то вроде нимба, когда сидел, расслабив все мышцы, кроме лицевых, и чуть раздвинув губы в улыбке. Я взял полотенце из стопки, сложенной рядом с плитой, развернул его и вытер свежей чистой материей папино лицо. Он тихонько застонал от удовольствия.