Любовь Орлова: Годы счастья - Нонна Голикова

Гриша только посмеивался. И гордился. Это он – он открыл звезду, любовь к которой навсегда завладела не только его сердцем. В нем совершенно отсутствовал столь распространенный комплекс неполноценности мужей знаменитости. Он сам был знаменит. И потом: он умел восхищаться не только своим талантом.

На съемках «Цирка» Григорий Васильевич еще раз убедился в мужественной преданности Любови Петровны их общей творческой страсти. Поистине, она была готова ради дела на любой подвиг. «Цирк» снимался на купленную за валюту импортную пленку, перерасход которой рассматривался руководством как преступление. Каждый лишний дубль – настоящая трагедия. Орлова должна была сниматься в своем танце на пушке. Диаметр площадки, на которой она била чечетку, – 75 сантиметров, а высота всей пушки – шесть метров. Сама площадка для танца была стеклянной и из дула освещалась мощным прожектором. Как мы все помним, актриса в танце садится на это стекло. На съемке она и села, тут же обнаружив, что стекло раскалилось так, что ее буквально прижарило, а трико стало тлеть, обжигая кожу. Однако Орлова и допела, и дотанцевала, не допустив пересъемки. В страховочную сетку с пушки она свалилась в обморочном состоянии, а трико сдирали с нее вместе с кожей. Александров об этом узнал, когда все уже было позади.

Почему-то этот эпизод из жизни Любови Петровны у некоторых биографов вызывает недоверие.

Предполагали даже, что это сочинил сам Григорий Васильевич, так как якобы вообще любил выдумывать всякие истории, в которых его жена выглядела бы героиней. Но я об этом слышала не от Григория Васильевича. Мне об этом рассказала Галина Александровна Шаховская, которая была балетмейстером фильма «Цирк». Она во время съемок находилась рядом с этой самой пушкой и просто все видела своими глазами. Биографы никак не могли понять, зачем же, собственно, актрисе нужно было терпеть такую дикую боль, когда можно было просто остановить съемку. Объяснение же очень простое. Актриса так любила своего режиссера, что не считала возможным доставлять ему какие-либо осложнения и трудности.

Она вообще не любила сосредоточивать внимание окружающих на своих сложностях в работе. Когда снимали пробег Мэри за поездом с ребенком на руках – это было на станции Суково (теперь – Солнцево по Киевской дороге), у Любови Петровны сломался каблук и она упала, сильно ободрав колени о щебенку и камни. Кукла, изображавшая младенца, выпала из рук и отлетела в сторону. Любовь Петровна тут же встала, преодолевая боль, пошутила: «А ребенок-то жив?» Съемка продолжалась…

Всем этим не уставал восхищаться Александров. Он еще и еще раз убеждался, что рядом – человек, на которого можно положиться всегда и во всем. А она, тревожась и любуясь, не могла оторвать от него глаз, когда он, высокий и стройный, шел по студии в сопровождении львицы – без поводка, у ноги, она была с ним послушна, как домашняя кошка. Ну кто еще мог быть так смел и победителен!

После фильма «Цирк» Орлова и Александров стали самой «модной» парой среди творческой элиты Москвы того времени. Два красивых и знаменитых человека, овеянные легендарной славой, излучающие свет красоты и взаимной любви. Все хотели их видеть и водить с ними знакомство. Частенько появлялись они, всегда в окружении друзей, в ресторанах, в писательском клубе Центрального дома литераторов, на премьерах. И можно себе представить, как издали за ними наблюдала публика, мечтающая жить так же нарядно, ярко и так же быть причастной к празднику жизни. Однако у них сложился свой постоянный дружеский круг, за пределы которого они не очень рвались.

Как я уже говорила, Любочка, собственно, дружила тогда – именно дружила, а не была связана делом – с Анной Ильиничной Вильямс, женой выдающегося театрального художника П. Вильямса, работавшего во МХАТе. Люба и Гриша испытывали к ним особую привязанность, так как именно они оказались «виновниками» их знакомства, обернувшегося таким счастьем. Анна Ильинична была близкой подругой одной из самых блестящих московских красавиц – Елены Сергеевны Булгаковой, жены гениального писателя. Я помню Анну Ильиничну в доме Елены Сергеевны уже в 1960-е годы, уже очень немолодую, что не мешало ее друзьям по-прежнему называть ее веселым и ласковым именем Ануся.

Итак, Любочка и Гриша, Ануся и Петр Вильямсы, братья Эрдман (драматург и художник) и Елена Сергеевна – вот ядро компании, которая в те годы общалась часто и весело. В изданном уже дневнике Булгаковой за 1936 год не раз можно встретить запись: «Была Л. П. Орлова, звонил Александров». Даже когда Люба и Гриша из-за каких-нибудь дел не могли быть вместе, связь не прерывалась, они всегда знали, где искать друг друга, и телефон играл здесь немаловажную роль.

Дом Булгаковых слыл одним из самых открытых, и почти каждая запись дневника Елены Сергеевны о непрерывном потоке гостей пестрит блистательными именами. В их доме тогда постоянно шумело застолье с салютом шампанского, гулом голосов и взрывами смеха. Для Михаила Афанасьевича, лишенного возможности печататься, это и была, собственно, единственная аудитория, которой он мог адресовать свое творчество. Он как раз работал над романом «Мастер и Маргарита», и все рвались послушать его чтение глав из нового романа. Любовь Петровна и Григорий Васильевич были в числе слушателей уникального авторского исполнения страниц, которые только через четверть века начнут читать все – на всем земном шаре.

Елена Сергеевна и Любовь Петровна легко находили общий язык. Они обе умели любить, и рядом с ними были не просто мужья, а те, чьи имена вошли в историю мировой культуры. Все в том же дневнике Булгаковой есть одна любопытная запись от 24 ноября 1936 года: «Я у Вильямсов. Оттуда пошли компанией (Л. Орлова, Григ. Александров, оба Вильямсы, Шебалин и я) в Метрополь. За ужином у нас, трех дам, был спор: у кого жизнь труднее». За чуть ироничной и небрежно брошенной фразой стоит многое. Вспомним, что это был уже 1936 год. После выстрела в Кирова в 1934-м началось то, что не раз уже описано историками, литераторами, мемуаристами и очевидцами гиблых лет. 1935 год – процесс над Зиновьевым и Каменевым. Из Ленинграда выслали тысячи дворян и их детей. Черная туча закрутилась смерчем, который затягивал в свою воронку жизни и судьбы. «Правда» опубликовала разгромную статью «Сумбур вместо музыки» о творчестве Шостаковича.

«Бедный Шостакович – каково ему будет теперь», – сокрушается Елена Сергеевна, которая за несколько дней до этого, после премьеры в Большом театре оперы Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда», записала: «После оперы поехали в клуб мастеров… Состав “Леди Макбет” ужинал в соседнем зале. Дорохин угощал шампанским, и мы незаметно выпили три бутылки… потом подошли Мелик и Шостакович… Мы танцевали…»

А уж кому, как не ей, было знать, что такое разгром в «Правде»! Именно эта газета в 1929 году уничтожила ее Булгакова ужасающим опусом по поводу спектакля во МХАТе по его пьесе «Мольер»: «Внешний блеск и фальшивое содержание». Статья эта стала, по существу, официальным запрещением всего творчества писателя, обрекая его на немоту и нищету.

Как известно, Художественный театр тут же отказал автору прославленных «Дней Турбиных» даже в том, чтобы взять его хотя бы рабочим сцены. Доведенные до отчаяния, лишенные каких-либо средств к существованию, Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна уже назначили день, когда они уйдут из жизни. В его письменном столе лежал браунинг. За сыновей она была спокойна – о них мог позаботиться их отец, ее первый муж генерал Е. Шиловский. И совершенно ясно, чем бы все кончилось, если бы не знаменитый телефонный звонок Сталина Булгакову, после которого во МХАТе немедленно возобновили спектакль «Дни Турбиных», а Михаила Афанасьевича тут же взяли в штат театра ассистентом режиссера. И снова вскинула прелестную рыжую голову очаровательная «недобитая интеллигентка», в доме захлопали пробки от шампанского, и бедный Мастер опять стал жить.