Эксперт по убийствам - Николь Апсон

Подобно любому чужаку, принятому в некий клуб, к которому, по его собственному мнению, он не имеет права принадлежать, Хедли досконально ознакомился с особым языком театра и чтил его традиции и ритуалы. Так, каждый вечер он тщательно и с большим удовольствием готовил площадку для особой актерской группы, образованной в первые дни постановки пьесы; ее членами были всего лишь три актера, последними покидавшие сцену в финале «Ричарда из Бордо». Согласно устоявшимся правилам, после каждого из спектаклей, за исключением дневных, Хедли — а в его отсутствие Маккракен — во время финального акта ставил за кулисами маленький столик и три стула. Первым сцену покидал Льюис Флеминг, игравший Болингброка,[12]и открывал заранее приготовленную бутылку клерета, качество которого, кстати, с успехом пьесы существенно улучшилось. Вторым со сцены уходил верный слуга короля, и во время паузы перед последней, полной горечи и сожаления репликой Джона Терри он старательно разливал вино по бокалам. Как только пьеса заканчивалась, Терри присоединялся к этим двум, и они выпивали за успех следующего представления, а после многочисленных выходов на аплодисменты все трое возвращались к столику и, смакуя, допивали бутылку.

Сегодня вечером, когда Обри должен был выйти на сцену в роли стражника, которую Хедли и сам нередко исполнял, к этой группе в его лице присоединялся четвертый член, и так как продюсер пил исключительно шотландское виски, в обязанность младшего помощника режиссера входило добавить к сервировке стола графинчик с этим напитком. Мысль о том, что его вот-вот выбросят из театрального мира, ужасала Хедли намного сильнее, чем даже страх перед арестом, и рассчитывать он теперь мог только на милость Обри. Готовясь к вечернему представлению и ставя на полку рядом с бутылкой клерета графинчик с виски, Хедли думал о том, что сделал бы все на свете, только бы ему поверили.

Сидя за письменным столом на третьем этаже Нового Скотланд-Ярда, Арчи Пенроуз разглядывал фотографии. Похоже, Фоллоуфилд передал фотографу его инструкции слово в слово, и тот постарался на славу, представив смерть девушки на черно-белых снимках во всех возможных видах. Но все эти фото по большому счету были Пенроузу ни к чему — пройдет немало времени, прежде чем из его памяти изгладится куда более яркий, чем на снимках, образ убитой девушки. Сейчас Арчи припомнились слова его начальника: «Мы видим только то, что ищем, а ищем только то, что уже мысленно представили». Проблема заключалась в том, что Пенроуз по этому делу ничего и представить не мог — это был тот редкий случай, когда его не осенила ни одна стоящая идея, а интуиция подсказывала лишь одно: прежде чем ситуация прояснится, произойдет еще немало бед.

Он приступил к осмотру личных вещей убитой. Сложенные в обычный пакет для вещественных доказательств, они, конечно, не могли передать ни того тепла, ни той живости, которые, по словам Джозефины, были присущи Элспет в жизни. Носовой платок, пудра, расческа, два пакетика с фруктовыми конфетами и ирисками, кошелек и горсть мелочи: две полкроны, две монеты по шесть пенсов, шиллинг, четыре пенса и один полупенс — вещи, которые любая девушка берет с собой в путешествие. Был еще журнал, объединивший Джозефину и Элспет в день ее смерти. Однако Пенроуза больше заинтересовали записка и цветок — намек на любовь. Он вгляделся в ирис с его триадой темно-фиолетовых лепестков: что этот цветок для нее значил и что он значил для того, кто его преподнес? Что Элспет почувствовала, когда его получила? И что она чувствовала, уходя из жизни, если в эту самую минуту оказалась лицом к лицу со своим возлюбленным? Пенроуз надеялся узнать его имя, когда через час-другой поговорит с Фрэнком Симмонсом и его женой.

В дорожной сумке убитой девушки не было ничего необычного, кроме странно большого размера. Возможно, все дело в куклах. Скорее всего они принадлежали Элспет, а не убийце, для которого исключительно важны были и неприметность его внешнего вида, и скорость передвижения; по анализу отпечатков пальцев Пенроуз по крайней мере узнает, держала Элспет куклы в руках или нет. Он посмотрел на кукольных короля и королеву и невольно содрогнулся. Было что-то пугающее в том, что убийца вырвал и отшвырнул прочь руку королевы, хотя, вполне возможно, этот поступок вовсе не являлся зловещим предупреждением Джозефине, а выражал лишь презрение к жертве и ее увлечению искусственными страстями подмостков. Пенроузу больше всего хотелось, чтобы это убийство являлось следствием ссоры возлюбленных, в которой куклы играли третьестепенную роль.

Его мысли прервал резкий стук в дверь, и, не ожидая ответа, в комнату вошел сэр Бернард Спилсбери. Могло показаться странным, что знаменитый патологоанатом Скотланд-Ярда работает по субботам, но, ко всему прочему, Спилсбери был еще и сотрудником отдела криминальных расследований и работал, как и все в его команде, не покладая рук. В свои пятьдесят семь он нередко поговаривал об уходе на пенсию, хотя фактически работал больше, чем когда-либо, без конца привлекаемый полицией к расследованиям. За все годы работы со Спилсбери Пенроуз не помнил, чтобы тот хоть когда-нибудь отказался помочь. Отчеты патологоанатом писал теперь не так быстро, как бывало, и с годами стал, пожалуй, чересчур педантичен, но Пенроуз не возражал подождать подольше, чтобы узнать мнение безмерно уважаемого им специалиста. И хотя суждения Спилсбери, разумеется, не всегда были безошибочны, он не раз доказывал, что медицина имеет ценность не только для борьбы с болезнями, но и с преступностью. Патологоанатом верил: если стремиться к справедливости неотступно, она восторжествует.

Извини за опоздание, Арчи, но пробки на Гоуэр-стрит были просто дьявольские. Конечно, если бы наша городская полиция осознала, что неплохо бы идти в ногу с мировой цивилизацией и построить собственную лабораторию, у тебя в руках уже был бы нужный доклад и ты бы находился на полпути к поимке очередного убийцы. Но кто я такой, чтобы критиковать нашу родную полицию?

Пенроуз улыбнулся — всякий раз, когда Спилсбери приходил в Скотланд-Ярд, из уст его первым делом вырывалась критика. Всем было известно его мнение, что в своем отношении к судебной медицине британское общество было настроено излишне скептически, и мнение это, как считал Пенроуз, являлось совершенно справедливым. Многие из его коллег все еще с опаской относились к использованию научных фактов для доказательства вины подозреваемого, несмотря на то что большинство сыщиков в расследовании именно на эти факты и полагались. Спроси любого из них об анализах пыли в кармане или грязи на его ботинках, и он, безусловно, подтвердит их необходимость, но для обоснования вины все равно предпочтет прямые доказательства. Тем более что подобную позицию занимают английские судьи и присяжные заседатели. Если кто и мог изменить сложившуюся полицейскую и судебную практику, так это как раз Спилсбери, раскрывший исключительно научными методами множество жестоких и таинственных преступлений. И все же Пенроуз не всегда доверял мнению патологоанатома, хотя тот и отстаивал его, как правило, с непререкаемой твердостью.

Спилсбери уселся на стул и, не теряя времени на обмен любезностями, достал из огромной сумки, которую таскал с собой повсюду, отчет.