Дворец утопленницы - Кристин Мэнган

– После полудня только эспрессо. Тоже стоит иметь в виду. – Она наморщила нос, точно это помогало собраться с мыслями. – А, да, на кофе тратить пару минут, не больше. Исключение – места вроде этого. – Она обвела жестом изысканную обстановку. – «Флориан» особенный, а так выпить кофе – минутное дело.

Эту короткую лекцию она прочла, нисколько не отвлекаясь на взгляды, которыми награждали ее мужчины, сгрудившиеся на другом конце бара, будто бы даже не замечая их. Молодости, стройной фигуры и высокого роста во все времена было достаточно, чтобы привлечь внимание, это Фрэнки точно знала. Такая женщина неминуемо притягивает взгляды, пусть даже брошенные вскользь, между прочим. Но в том, как окружающие смотрели на Гилли, было нечто особенное, как и в ней самой. Взять хотя бы ее голос – не раздражающе громкий, но достаточно звучный, чтобы вызвать интерес, – или жесты, сопровождавшие ее речь, широкие и свободные, без оглядки на других, без страха вторгнуться в чужое пространство. В ее манере говорить и двигаться угадывалась не по годам крепкая, непоколебимая уверенность в себе. Этим она и выделяется, поняла вдруг Фрэнки. Ни одна из знакомых ей женщин – кроме нее самой – не умела в столь юном возрасте держаться с таким достоинством, и ей было не понаслышке известно, насколько это бросается в глаза, даже если изо всех сил стараешься слиться с толпой.

Она с трудом сдержала улыбку. Странное дело, те же качества с возрастом начинают восприниматься совершенно иначе. Теперь Фрэнки называли не уверенной в себе, а упрямой. Из молодой независимой девушки она превратилась в старую деву. А самое идиотское, что она-то ничуть не поменялась со времен своей молодости, разве только угомонилась слегка, стала спокойнее. Это все вокруг настаивали, что теперь она совершенно другой человек.

Когда перед ними поставили две чашки кофе с капелькой молока, Гилли сделала еще один заказ.

– Что это вы попросили? – вскинув бровь, поинтересовалась Фрэнки.

– Скоро сами увидите, – отказалась переводить Гилли. – А вы знали, что когда-то это была единственная во всей Венеции кофейня, куда пускали женщин? Отчасти поэтому я и люблю здесь бывать, даже несмотря на толпы на Сан-Марко.

Внезапная торжественность тона девушки удивила Фрэнки.

– Тут приятно, – признала она. Даже у стойки, вдали от роскошных залов, атмосфера была иной, нежели в барах, где ей приходилось бывать раньше, не обремененных ни историей, ни архитектурными претензиями, их непримечательность успокаивала, здесь же, в заведении, существовавшем веками, ее охватило странное волнение.

Через несколько минут официант вернулся с чашкой густого горячего шоколада, которую Гилли проворно пододвинула к Фрэнки, и та почувствовала, как все дружелюбное отношение в ней стремительно улетучивается.

– Вы серьезно?

Слова сами собой соскочили с языка. Гилли тут же сникла, на лице ее потихоньку расцветала обида. Но Фрэнки, вместо того чтобы устыдиться своей грубости, лишь сильнее разозлилась. Ее отчего-то выводила из терпения эта нелепая гримаса, эти кокетливо надутые губки. Чего эта девица, собственно, ожидала? Фрэнки с детства не пила горячего шоколада, да и в детстве, если уж на то пошло, терпеть его не могла.

– Ладно, – сварливо бросила она, воображая, какую выволочку получила бы от Джек за дурные манеры, окажись та рядом. Со вздохом она нарочито медленно поднесла чашку к губам, сделала глоток – и с удивлением поняла, что это и впрямь вкусно, куда вкуснее, чем она предполагала, с ужасом вспоминая бледное какао из своего детства, мерзким налетом оседавшее на языке.

Гилли просияла.

– Так и знала, что вам понравится! А теперь, – глотнув кофе, продолжила она, – расскажите о себе все. Я настаиваю.

– Боюсь, что и рассказывать-то нечего, – ответила Фрэнки, рассчитывая умерить ее пыл. – Живу я уединенно и довольно скучно.

– Вот уж не поверю, – заявила Гилли, возвращая пустую чашку на стойку.

Фрэнки отчаянно старалась не улыбаться.

– Вот как?

Подавшись вперед, Гилли замерла в паре дюймов от ее лица:

– Я, между прочим, в литературном мире ориентируюсь лучше, чем вы думаете.

– Вот как?

После секундной заминки Гилли кивнула:

– Именно так. У моего дедушки, между прочим, было свое издательство.

– Правда? – спросила Фрэнки, на этот раз с неподдельным интересом. – Как называется, может быть, я знаю?

– Вряд ли, оно было крохотное. Печатали в основном поэзию. Я до сих пор помню запах чернил и бумаги, пахло как будто гарью, только приятно. Не знаю, как объяснить. Почти что жженым сахаром, – добавила она с нервным смешком.

– Звучит здорово, – совершенно искренне ответила Фрэнки, жалея, что сама не могла похвастаться ни книгоиздателями в роду, ни хотя бы просто живыми родственниками.

– С таким дедушкой я, естественно, выросла среди книг. В том числе ваших. У меня слов нет, чтобы передать, как много для меня значил роман «Когда конец настал». – Глаза Гилли широко распахнулись, влажно заблестели, и Фрэнки поспешно отвела взгляд. – Расскажите, как вы его писали?

– Дело было сто лет назад. Я уже и не помню.

Ложь. На самом деле Фрэнки в подробностях помнила год публикации своего первого романа. Именно тогда ее жизнь началась заново. До того, как она начала писать, в первые годы после войны, после смерти родителей, время словно стояло на месте. Все вокруг ликовали, а она будто сбилась с пути, разучилась двигаться вперед. Годы пролетали точно дни. Один за другим мимо пронеслись почти десять лет, а ей все не верилось, казалось, это шутка, жестокий розыгрыш. Что она успела за эти десять лет? Черкнуть по паре строк в несколько журналов о светской жизни – легкомысленные заметки о треволнениях социального слоя, который теперь если не исчез окончательно, то заметно переменился. Ее будто обокрали, обманули, выпотрошили. Хотелось дать волю гневу, завопить в голос, потребовать, чтобы ей вернули время, растраченное до того бездарно, словно даже война, которой было принесено столько жертв, не научила ее жить по-настоящему.

Об этом она и написала книгу. Выплеснула все мысли, от которых не получалось избавиться, которые крутились в голове, мешая заснуть, – вопросы, сожаления, фантазии о том, как сложилась бы жизнь, будь ее родителям уготована иная судьба. Невыносимо было даже думать, что еще год придется провести в жалкой каморке, служившей ей домом, и именно этот страх заставил ее однажды взять ручку и бумагу, сесть за кухонный стол и начать писать; роман она исторгла из себя целиком всего за одну изнурительную неделю, последнюю точку поставила натруженной до мозолей, красной, трясущейся рукой. В нее будто демон вселился, сжал тисками душу и не отпускал, пока она не вытолкнула наружу все до единого слова, что роились внутри с самого начала войны. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Порой она ловила себя на том, что не помнит, чем занималась мгновение назад. Время ускользало неведомо куда – не то вперед, не то назад, не то и вовсе в сторону.