Мое злое сердце - Вульф Дорн

– Какой вывод мне следует сделать из ваших слов?

– Забыть обо всем, – сказал он, откинувшись назад на спинку кресла. – Не лезть из кожи вон, чтобы доказать всем свою правоту, а задуматься о сегодняшнем дне, ощутить собственную стабильность. Сосредоточься на этом. Это единственное, что сейчас имеет для тебя значение.

В последнем пункте я была вынуждена согласиться с доктором. Если я не задумаюсь о сегодняшнем дне, то не сдам экзамены – по крайней мере, не сдам так хорошо, как намеревалась. Поиски придется прекратить.

– Но как мне ощутить стабильность, если все во мне сомневаются? Вы помните фильм «Игры разума»? Эпизод, где герой разговаривал с мусорщиком, а жена ему не поверила, потому что в этот день не вывозят мусор? Она поверила ему только тогда, когда своими глазами увидела мусорный фургон. Точно так же ощущаю себя я. Так дальше не может продолжаться.

– Лучше не станет, если ты все силы бросишь на то, чтобы доказать свое утверждение, – сказал Норд и сел нога на ногу. – Единственное спасение для тебя – понять причину твоих галлюцинаций. Мы должны вместе пройти этот путь и выяснить, чего твое сознание таким способом избегает, не позволяя вспомнить. Пока источник твоих видений скрыт. Поэтому они неконтролируемо возникают снова и снова. Тому незнакомому юноше ты уже не можешь помочь, он исчез. Постарайся снова обрести над собой контроль.

Какое-то время его слова будто застыли в воздухе, как картины. Я увидела перед собой темную поверхность воды. На дне что-то мерцало, и это что-то внушало мне страх. Со дна поднимались пузыри, я слышала, как они лопаются, всплывая на поверхность. Затем я увидела исчезнувшего паренька на противоположном берегу водоема. Он находился слишком далеко от меня, чтобы я могла как следует его рассмотреть. Совсем как призрак.

– Как вы думаете, – спросила я, – что я скрываю от самой себя?

– Нечто, с чем ты не способна справиться в сознательном состоянии, – ответил психотерапевт, наблюдая за мной с бесстрастным лицом. – Мы должны проникнуть в твое подсознание, чтобы это выяснить.

Он взглянул на наручные часы и встал.

– На сегодня все. Мы поговорим об этом в следующий раз. Через несколько минут мне надо на встречу.

Он подошел к письменному столу, выдвинул один из ящиков и достал оттуда упаковку лекарства. «Нефарол», – прочла я надпись.

– Мы увеличим тебе дозировку. Вместо половинки таблетки ты с сегодняшнего дня начнешь принимать целую, не важно, утром или вечером.

Я тоже встала, взяла упаковку с лекарством и подняла ее вверх, к свету.

– Вы увеличиваете мне дозу, потому что я видела парня в саду, не так ли?

Норд сделал глубокий вдох:

– Нет, Дора, я тебе верю. Так же, как и ты, я убежден, что ты его действительно видела. Но я ведь твой Санчо Панса, не забывай этого. Так что позволь мне выяснить, где великаны, а где ветряные мельницы, хорошо? Будем придерживаться этого образа.

– Хорошо, – сказала я, со вздохом глядя на таблетки. – Если по-другому невозможно.

Норд положил мне руку на плечо, посмотрев на меня отцовским взглядом:

– Никто не желает тебе зла, Дора. Ни твоя мама, ни я, ни кто-либо еще. Мы все хотим помочь тебе.

– Я знаю. Но как бы вы себя чувствовали, если бы все вокруг говорили вам, что вы совершенно голый, в то время как вы твердо знаете, что на вас полотняные брюки и летняя рубашка? И вы ощущаете ткань собственной кожей.

– Я бы разозлился, как ты сейчас, – ответил он, глядя на меня сверху. – Вероятно, накинул бы плащ, на всякий случай взял бы таблетки и попробовал убедиться, чувствую ли я на себе ткань по-прежнему.

– Это ужасное чувство, – сказала я, направляясь к двери. – Если я не могу доверять самой себе, то кому я вообще могу доверять?

Я уже почти открыла дверь в коридор, когда Норд вдруг окликнул меня:

– Дора!

Обернувшись, я испугалась. Его вид резко изменился. Передо мной стоял сломленный и слабый человек, которого что-то сильно угнетало. Плечи доктора бессильно опали, в полутьме коридора набрякшие мешки под глазами на его моложавом лице проступили сильнее, чем обычно.

– Я хотел бы тебя кое о чем попросить, – произнес он, сглотнув. – Кое о чем личном, не имеющем отношения к терапии.

– Да?

– Речь идет о Юлиане. – Он снова сглотнул. – Я вижу, что вы с ним нашли общий язык. Это прекрасно, но… я бы попросил тебя сейчас не обременять его своими проблемами.

Сами собой мои руки сжались в кулаки.

– Что это значит? Ему не стоит иметь дела с чокнутой?

Норд взмахнул рукой в защищающемся жесте:

– Нет, Дора, что ты, я вовсе не это имел в виду. Пожалуйста, постарайся меня понять. Юлиан… он тоже переживает сейчас тяжелый период. Мы оба переживаем непростые времена. Мама Юлиана… моя жена… она умирает. Я только хотел, чтобы ты знала.

Я снова услышала, как муха в приемной доктора Норда бьется о стекло. Ее отчаянное жужжание преследовало меня еще долго после того, как я покинула соседский дом.

Дома я надела наушники, включила плеер на максимальную громкость и стала слушать музыку, выплескивая свои переживания на бумагу в альбом для набросков.

Я не рисовала уже несколько недель. Не только из-за того, что готовилась к контрольным, но и потому, что ощущала в голове пустоту, как только брала в руки альбом. Что-то во мне блокировало желание изливать свои мысли и чувства в виде рисунков – вероятно, то же самое, что заперло в голове мои воспоминания. Сейчас возникала лишь дикая мозаика в пастельных тонах – то, что лучше всего подходило под мое самоощущение, пока в ушах ревели Foo Figters, Nine Inch Nails и Мэрилин Мэнсон.

Спустя некоторое время дело пошло лучше, и вот я уже с удивлением любовалась своим свежим абстрактным творением. «Прекрасно, – подумала я. – Арт-терапевт из психушки точно обрадовался бы такому рисунку». Я задумалась над названием и подписала листок «Безумие». Потом покачала головой:

– Нет, недостаточно выразительно.

Я перечеркнула слово и написала жирными красными буквами: «ИДИТЕ ВЫ ВСЕ НА!..»

– Об этом мы обязательно должны поговорить, – передразнила я арт-терапевта, представив себе одутловатое лицо огромного мужчины с седыми локонами и противным фальцетом, напоминавшего мне персонажа комиксов.

Эта фантазия рассмешила меня. Я взяла рисунок и положила его в папку для эскизов. Если когда-нибудь мне доведется участвовать в выставке в какой-либо художественной галерее, я знаю, какую цену поставлю под этим рисунком: триста евро.

– Мне нужна работа, – сказала я самой себе.

Я хотела вернуть маме триста евро, которые она заплатила за ложный вызов. Хотя я была полностью убеждена, что действовала правильно.