Бедные люди - Федор Достоевский

Напишите мне теперь все откровенно, что с вами было и как вырешились на такой поступок. Успокойте меня, если можно. Не самолюбие заставляетменя писать теперь о моем спокойствии, но моя дружба и любовь к вам, которыеничем не изгладятся из моего сердца. Прощайте. Жду ответа вашего с нетерпением.Вы худо думали обо мне, Макар Алексеевич.

Вас сердечно любящая Варвара Доброселова.

Июля 28-го.

Бесценная моя, Варвара Алексеевна!

Ну уж, как теперь все кончено и все мало-помалу приходит впрежнее положение, то вот что скажу я вам, маточка: вы беспокоитесь об том, чтообо мне подумают, на что спешу объявить вам, Варвара Алексеевна, что амбициямоя мне дороже всего. Вследствие чего и донося вам об несчастиях моих и всехэтих беспорядках, уведомляю вас, что из начальства еще никто ничего не знает,да и не будет знать, так что они все будут питать ко мне уважение по-прежнему.Одного боюсь: сплетен боюсь. Дома у нас хозяйка кричит, а теперь, когда я спомощию ваших десяти рублей уплатил ей часть долга, только ворчит, а болееничего. Что же касается до прочих, то и они ничего; у них только не нужно денегвзаймы просить, а то и они ничего. А в заключение объяснений моих скажу вам,маточка, что ваше уважение ко мне считаю я выше всего на свете и тем утешаюсьтеперь во временных беспорядках моих. Слава богу, что первый удар и первыепередряги миновали и вы приняли это так, что не считаете меня вероломным другоми себялюбцем за то, что я вас у себя держал и обманывал вас, не в силах будучис вами расстаться и любя вас, как моего ангельчика. Рачительно теперь принялсяза службу и должность свою стал исправлять хорошо. Евстафий Иванович хоть быслово сказал, когда я мимо их вчера проходил. Не скрою от вас, маточка, чтоубивают меня долги мои и худое положение моего гардероба, но это опять ничего,и об этом тоже молю вас – не отчаивайтесь, маточка. Посылаете мне ещеполтинничек, Варенька, и этот полтинничек мне мое сердце пронзил. Так так-тооно теперь стало, так вот оно как! то есть это не я, старый дурак, вам,ангельчику, помогаю, а вы, сироточка моя бедненькая, мне! Хорошо сделалаФедора, что достала денег. Я покамест не имею надежд никаких, маточка, наполучение, а если чуть возродятся какие-нибудь надежды, то отпишу вам обо всемподробно. Но сплетни, сплетни меня беспокоят более всего. Прощайте, мойангельчик. Целую вашу ручку и умоляю вас выздоравливать. Пишу оттого неподробно, что в должность спешу, ибо старанием и рачением хочу загладить всевины мои в упущении по службе; дальнейшее же повествование о всех происшествияхи о приключении с офицерами откладываю до вечера.

Вас уважающий и вас сердечно любящий

Макар Девушкин.

Июля 28-го.

Эх, Варенька, Варенька! Вот именно-то теперь грех на вашейстороне и на совести вашей останется. Письмецом-то своим вы меня с толкупоследнего сбили, озадачили, да уж только теперь, как я на досуге вовнутренность сердца моего проник, так и увидел, что прав был, совершенно былправ. Я не про дебош мой говорю (ну его, маточка, ну его!), а про то, что ялюблю вас и что вовсе не неблагоразумно мне было любить вас, вовсе ненеблагоразумно. Вы, маточка, не знаете ничего; а вот если бы знали только,отчего это все, отчего это я должен вас любить, так вы бы не то сказали. Вы этовсе резонное-то только так говорите, а я уверен, что на сердце-то у вас вовсене то.

Маточка моя, я и сам-то не знаю и не помню хорошо всего, чтобыло у меня с офицерами. Нужно вам заметить, ангельчик мой, что до того времения был в смущении ужаснейшем. Вообразите себе, что уже целый месяц, так сказать,на одной ниточке крепился. Положение было пребедственное. От вас-то яскрывался, да и дома тоже, но хозяйка моя шуму и крику наделала. Оно бы мне иничего. Пусть бы кричала баба негодная, да одно то, что срам, а второе то, чтоона, господь ее знает как, об нашей связи узнала и такое про нее на весь домкричала, что я обомлел, да и уши заткнул. Да дело-то в том, что другие своихушей не затыкали, а, напротив, развесили их. Я и теперь, маточка, куда мне деваться,не знаю…

И вот, ангельчик мой, все-то это, весь-то этот сбродвсяческого бедствия и доконал меня окончательно. Вдруг странные вещи слышу я отФедоры, что в дом к вам явился недостойный искатель и оскорбил вас недостойнымпредложением; что он вас оскорбил, глубоко оскорбил, я по себе сужу, маточка,потому что и я сам глубоко оскорбился. Тут-то я, ангельчик вы мой, и свихнулся,тут-то я и потерялся и пропал совершенно. Я, друг вы мой, Варенька, выбежал вбешенстве каком-то неслыханном, я к нему хотел идти, греховоднику; я уж и незнал, что я делать хотел, потому что я не хочу, чтобы вас, ангельчика моего,обижали! Ну, грустно было! а на ту пору дождь, слякоть, тоска была страшная!..Я было уж воротиться хотел… Тут-то я и пал, маточка. Я Емелю встретил, ЕмельянаИльича, он чиновник, то есть был чиновник, а теперь уж не чиновник, потому чтоего от нас выключили. Он уж я и не знаю, что делает, как-то там мается; вот мыс ним и пошли. Тут – ну, да что вам, Варенька, ну весело, что ли, про несчастиядруга своего читать, бедствия его и историю искушений, им претерпенных? Натретий день, вечером, уж это Емеля подбил меня, я и пошел к нему, к офицеру-то.Адрес-то я у нашего дворника спросил. Я, маточка, уж если к слову сказатьпришлось, давно за этим молодцом примечал; следил его, когда еще он в доме унас квартировал. Теперь-то я вижу, что я неприличие сделал, потому что я не всвоем виде был, когда обо мне ему доложили. Я, Варенька, ничего, по правде, ине помню; помню только, что у него было очень много офицеров или это двоилось уменя – бог знает. Я не помню также, что я говорил, только я знаю, что я многоговорил в благородном негодовании моем. Ну, тут-то меня и выгнали, тут-то меняи с лестницы сбросили, то есть оно не то чтобы совсем сбросили, а только таквытолкали. Вы уж знаете, Варенька, как я воротился; вот оно и все. Конечно, ясебя уронил, и амбиция моя пострадала, но ведь этого никто не знает, изпосторонних-то никто, кроме вас, не знает; ну, а в таком случае это все равночто как бы его и не было. Может быть, это и так, Варенька, как вы думаете? Чтомне только достоверно известно, так это то, что прошлый год у нас АксентийОсипович таким же образом дерзнул на личность Петра Петровича, но по секрету,он это сделал по секрету. Он его зазвал в сторожевскую комнату, я это все вщелочку видел; да уж там он как надобно было и распорядился, но благороднымобразом, потому что этого никто не видал, кроме меня; ну, а я ничего, то есть яхочу сказать, что я не объявлял никому. Ну, а после этого Петр Петрович и АксентийОсипович ничего. Петр Петрович, знаете, амбиционный такой, так он и никому несказал, так что они теперь и кланяются и руки жмут. Я не спорю, я, Варенька, свами спорить не смею, я глубоко упал, и что всего ужаснее, в собственном мнениисвоем проиграл, но уж это, верно, мне так на роду было написано, уж это, верно,судьба, – а от судьбы не убежишь, сами знаете. Ну, вот и подробное объяснениенесчастий моих и бедствий, Варенька, вот – все такое, что хоть бы и не читать,так в ту же пору. Я немного нездоров, маточка моя, и всей игривости чувствлишился. Посему теперь, свидетельствуя вам мою привязанность, любовь иуважение, пребываю, милостивая государыня моя, Варвара Алексеевна,