Бог, страх и свобода - Денис Драгунский

Была попытка отрегулировать координаты, приклеить к каждому явлению культуры и жизни ярлык «нашего» и «чуждого», напрочь отсечь Иисуса Христа и вообще заменить гегельянско-марксистскую троицу «тезис — антитезис — синтез» простой и понятной картинкой — Ленин — Сталин в окружении банды предателей и головорезов. Удвоить Христа и до бесконечности увеличить число Иуд.

Все это называлось «Краткий курс истории ВКП(б)». Но срок жизни этой сталинской как-бы-библии был удивительно краток: всего пятнадцать лет. С тридцать восьмого до смерти автора бессмертной IV главы, где основы диалектического и исторического материализма излагались рубленым языком солдатского катехизиса. Который все равно не был понятен коммунистическим массам. Несмотря на широкую сеть политучебы.

«Краткий курс» умер, осмеянный и поруганный. Но он создал две необходимейшие вещи, которые пережили эту ничтожную, в сущности, книжонку: ценность ортодоксальности и функцию эксперта по этой самой ортодоксальности.

Обе эти вещи потому и оказались столь живучими, что были заимствованы в глубокой древности. Традиция была восстановлена. «Краткий курс» создал — вернее, воссоздал применительно к советской действительности — понятие абсолютной ортодоксальности. Почему абсолютной? Потому что ортодоксальность как проблема всегда существовала в любой религии и любой идеологии. Всегда приходилось выяснять, насколько то или иное высказывание соответствует изначальным принципам, нет ли крамолы и подкопа и т. п. О марксистской ортодоксальности велись бешеные споры, в том числе и в партийно-советской печати. У одной фурии марксизма — товарища Любови Аксельрод — был даже псевдоним Ортодокс — не шутка! Это продолжалось до 1938 года, когда над всеми «ё» были расставлены все точки. Ну, или почти все.

Данная ситуация была фарсовым воплощением великой внутрицерковной полемики споров эпохи первых Вселенских соборов. Кстати, если «ортодоксальность» перевести с греческого на русский, получится «правоверие». А если учесть, что греческое слово «doxa» переводится также и как «слава» — то получается «православие». Ортодоксальная — то есть во всех отношениях правильная — вера. Но это так, к слову.

Вторая же вещь — более практическая, чем ортодоксия сама по себе. Это профессия интерпретатора и оценщика осталась. Остались люди, которые получали деньги и почет за то, что авторитетно судили о «марксизме» или «не-марксизме» научной работы. А также о том, служит ли данное художественное произведение интересам социализма или не служит. И вообще, наш это человек или не наш.

Вот и получается, что координатная сетка действительно золотая. В процессе ее наложения на реальность загадочным образом возникает прибавочная (или, как нынче принято говорить, «добавленная») стоимость, которая и присваивается экспертами. Шире всеми теми, кто уполномочен — или уполномочил себя сам — судить о «нашести» или «ненашести» любого текста, социального явления, отдельного человека.

Но мы несколько отвлеклись от православного христианства в современной России.

УКар холодных чисел

Почему-то главным вопросом считается — сколько в России православных христиан?

Принято считать, что число людей в России, называющих себя православными христианами, около 70 процентов. Считают себя верующими в Бога около 50 процентов. Регулярно посещают церковь, исповедуются и причащаются от 3 до 10 процентов. В праздник Пасхи в московских храмах бывает около 100 000 человек — из десятимиллионного населения столицы.

Мне этот вопрос вообще не представляется важным. Мне в любом случае ясно, что духовных чад Московской патриархии в нашей стране в тысячи раз больше, чем тех россиян, которых окормляет римский епископ, он же папа. И в этой связи совершенно непонятна осторожность российских церковных иерархов касательно приглашения означенного епископа в Москву. Хотя еще полтораста лет назад славянофил И. С. Аксаков сетовал вслед за славянофилом же М. П. Погодиным: что за странная у нас народная религия, которая не может существовать без полицейского надзора? Ослабь надзор — и половина крестьян сразу отпадет в раскол, а половина высшего общества перейдет в католичество. «Миссионерский съезд в Москве с небывалым цинизмом провозгласил бессилие духовных средств борьбы с расколом и сектантством и необходимость светского меча», — писал Владимир Соловьев в 1892 году обер-прокурору Синода Константину Победоносцеву.

Ситуация изменилась, российское высшее общество ходит по струнке, но от простого народа можно всякого ожидать, хотя вряд ли стоит опасаться массового или хотя бы заметного перехода православных христиан в католики. Кажется, за последнее время таковых отступников было человек сто пятьдесят. Или двести. В любом случае, устоев Московской патриархии они не потрясли и потрясти не могли в принципе.

Сдается мне, все дело в светском мече. И не только в призыве его на защиту истинно русской религии, но и в желании хоть одной рукой подержаться за его эфес.

А для этого надо доказать властям и народу, что страна у нас действительно православная. Тотально. Или подавляющим большинством. Поскольку ценность всеобщности, целокупности, сплоченности под одним знаменем весьма высока и на особую высоту ценность единства поднята именно в те годы, когда с храмов сбрасывали колокола. Но история — вся сплошной парадокс.

Итак, Россия страна не мультиконфессиональная, как подчеркивает митрополит Кирилл в своих интервью, а именно православная, с вкраплением религиозных меньшинств. Вот если бы православных было, скажем, 40 процентов, буддистов столько же, а даосов 20 процентов. Тогда да.

Наверное, митрополит прав. У нас нет крупных двух-трех конфессий, которые могли бы составить хотя бы численную конкуренцию православному христианству и позволили бы с полным правом говорить о мультиконфессиональной стране. Типа Югославии или Ливана, не к ночи будь помянуты.

Остается, правда, ислам. Но мне кажется, что либо численность правоверных сильно завышена (откуда взялись 20 миллионов, о которых все время говорят?), либо же в среде народов, исторически не исповедовавших ислам, происходят какие-то малоизвестные широкой публике процессы. Так или иначе, двухконфессиональное государство Израиль, например, или Ольстер — это штука посильнее многоконфессионального. Лучше не надо.

Итак, сколько же у нас православных христиан? Митрополит Кирилл в одном их своих интервью говорит, что в России 82 процента крещены в православном христианстве. Откуда столь точная цифра? Митрополит вспоминает, что когда он служил в советские годы в Ленинграде, то крещеных было 42 процента. А тогда детей крестить было несколько опасно: у родителей могли быть неприятности по службе. Отлично. А сейчас, значит, стало безопасно? Согласились. Возможно, именно вдвое безопаснее. Но тогда — почему 82, а не 84 процента? Ответ, скорее всего, прост: именно таков наиболее надежный с точки зрения статистики процент русских. Вывод: все (практически все, за вычетом, быть может, одного-двух процентов) русские — православные христиане.

Следовательно, православное христианство и составляет ту самую золотую сетку координат, которая делит российский мир на наших и не наших, добрых и злых, патриотов и не очень, и так далее, и тому подобное. А управляют этой сеткой специально уполномоченные люди. Духовные пастыри. Они же и распоряжаются прибавочной (виноват, «добавленной») стоимостью, которая возникает в процессе отделения агнцев от козлищ.