Баллада о Максе и Амели - Давид Сафир

– Мы принадлежим друг другу.

Принадлежим друг другу. Зачем Макс это сказал? Я еще никогда никому по-настоящему не принадлежала. И никто не будет принадлежать мне. А тем более Макс. Я была Раной с мусорной свалки, а он – псом, который хотел вернуться к людям. Поэтому я сказала:

– Все это – лишь сны. Не более того!

– Когда я вижу сны, в них все совсем по-другому. Мне снится, как хозяйка бросает мне мячики, и я ей их приношу. Или как почтальон дает мне пряники, которых хозяйка никогда бы мне не купила. И я, когда просыпаюсь, всегда осознаю, что это был всего лишь сон. И точно так же я теперь осознаю, что мои сны о том, как мы были в снегу и как мы были на пляже, не являются обычными снами.

– Я не знаю, что ты там себе воображаешь, – рассердилась я, – но у меня с тобой никаких детенышей не будет!

Я понятия не имела, действительно ли Макс этого хочет, и не могла себе этого даже представить. Раньше у меня возникало чувство, что он затеял какую-то гнусную игру с изувеченной самкой. Возможно, Макс был самым отъявленным лжецом среди всех нас. Он мне еще ничего не рассказал о том, почему он покинул свой дом. Возможно, не существует никакой девочки по имени Лилли, никакой хозяйки, никакого хозяина с поводком, и Макс – всего лишь чокнутый пес, который слоняется туда-сюда и развлекается тем, что терзает других собак разными россказнями.

– Я думаю не о детенышах…

В голосе Макса чувствовалась грусть, которая, однако, не смогла ослабить мой гнев. Я, наоборот, рассердилась еще больше, потому что даже такой чокнутый пес, как Макс, не мог себе вообразить, что я могу стать матерью его детенышей.

– Почему ты сейчас не в доме у тех людей? – спросила я. Мне хотелось разоблачить его как лжеца. – И как ты вообще попал к нам на мусорную свалку?

Макс молчал.

– Что ты утаиваешь?

– У нас с тобой не будет детенышей, – очень печально сказал Макс.

– А я и не хочу иметь от тебя детенышей! – выпалила я ему. – И ни от кого другого!

Он смущенно потупил взор.

– Что случилось?

Он молчал.

– Да скажи же ты! Скажи!

– Я не могу… я не могу зачать детенышей.

– Что?

– После того как я пробыл три сезона в доме у тех людей, хозяйка привела меня к другой женщине, и та ткнула в меня какой-то иголкой. Я вскоре как бы заснул, но при этом не спал.

– Заснул, но при этом не спал?

– Глаза у меня были открыты, но мое тело стало таким уставшим, что не могло даже пошевелиться.

– У тебя был жар?

– Нет. Я был как в тумане. Как в тот момент, когда ты уже вот-вот заснешь. И когда я вырвался из этого тумана, самки уже никогда не пахли для меня так, как раньше.

Макс отошел от меня в сторону. Он явно стыдился. Точно так же, как я стыдилась своей раны.

И мне стало его жаль. Очень сильно жаль. Мой гнев тут же бесследно улетучился.

– Ты в этом уверен?.. – осторожно спросила я.

– Я ведь знаю, что я чувствую, когда что-то нюхаю, – ответил он и пошел прочь от меня вверх по склону.

Нет, Макс вовсе не был чокнутым. Ни один чокнутый не смог бы выдумать ничего подобного.

Я пошла вслед за ним, но успела сделать лишь пару шагов, когда он вдруг сказал:

– Нет.

Я остановилась.

– Ты ведь не хочешь быть рядом со мной.

– Почему ты думаешь, что я не хочу быть рядом с тобой?

– Я ведь калека.

– Никакой ты не калека, – возразила я, хотя именно это слово несколько мгновений назад пришло мне на ум. Я, получается, врала ему.

– Для людей я не калека. А вот в глазах собак-самок – калека.

– Я – собака-самка. И для меня ты никакой не калека, – снова соврала я.

– Правда? – спросил он, поворачиваясь ко мне.

В его глазах засветилась надежда. Надежда на то, что какая-то самка смотрит на него совсем по-другому. А также, видимо, на то, что я поверю ему, что мы раньше прожили какие-то другие жизни и при этом и в самом деле принадлежали друг другу. Однако этого сделать я не могла.

– Нет, я соврала, – призналась я.

Макс ничего не сказал в ответ. Однако я почувствовала, что к его глазам подступила соленая вода.

– Мы не принадлежим друг другу так, как в твоем сне.

К его глазам подступило еще больше соленой воды.

– Но, – продолжала я, – мы принадлежим друг другу иным образом.

– Каким именно?

– Мы оба – калеки.

– Да, это точно.

– И если мы не будем стоять друг за друга горой, никто другой за нас этого не сделает.

И тут уж Макс не смог больше удерживать соленую воду в своих глазах.

Когда уже наступила полуденная жара, мы дошли до окраин города. Мы пошли мимо огромных чудовищных зданий из камня, большинство из которых были серыми и грязными. Внутри этих каменных сооружений, наверное, было так же темно, как ночью. Мне подумалось, что люди в них живут, видимо, как крысы в норах. Однако Макс сообщил мне нечто иное:

– Люди изготавливают на этих фабриках вещи, в которых нуждаются.

Муравьи что-то изготавливают, термиты что-то изготавливают, но что и люди тоже – это было для меня новостью. У них, получается, было гораздо больше общего с насекомыми, чем с нами, собаками. Мы были существами, которые живут сворами, состоящими из нескольких особей. Люди жили вместе сотнями и даже тысячами, а иначе им попросту не удалось бы достичь всего того, чего они достигли. Одна особь не могла у них иметь такого значения, как в своре. Она не могла быть очень важной для себе подобных. Когда умирает какая-то собака, это навсегда изменяет общую ситуацию и иерархию в своре. Когда умирает какой-то муравей, весь остальной муравейник продолжает жить так же, как и раньше. Когда умирает какой-то человек, это тоже мало волнует остальных двуногих.

– А мы правильно идем? – то и дело спрашивал Макс, когда мы шли то по одному, то по другому плоскому камню, и от каждого следующего все сильнее пахло выхлопами автомобилей.

– Да, правильно, – каждый раз отвечала я.

А что же еще я должна была отвечать?

– Ты здесь что-нибудь узнаешь? – время от времени спрашивала я, в частности когда мы проходили мимо какого-то огромного здания с двумя трубами, из которых устремлялся в небо дым. Если бы эти трубы торчали из плоти, а не из камня, я сочла бы их отростками какого-то монстра из древних времен. От дыма нам стало трудно дышать. И как только люди могли выносить такую вонь? Они, должно быть, более выносливые, чем все собаки, муравьи и термиты, вместе взятые.