О влиянии Дэвида Боуи на судьбы юных созданий - Жан-Мишель Генассия

К концу смены я чувствовал себя немного подавленно, Стелла сияла, вечер она сочла сумасшедшим; я не смог удержаться и заметил, что мы стали похожи на ресторан в парке аттракционов.

– Кончай ворчать, у нас выручка подскочила на тридцать процентов! Чего тебе жаловаться, получишь деньги за ничегонеделанье. Кстати, если ты не играешь, а у нас полно народа, может, поможешь немного в баре?

Этим все было сказано.

Я ничего не ответил. Стелла не настаивала. Мир стал другим, раньше нужна была целая жизнь, чтобы заметить изменения, а теперь восемь дней – и готово дело, мне еще и восемнадцати нет, а я даже не почувствовал, куда ветер дует. Сегодня девицы с ума сходят от футбола. Они также помешаны на регби и волейболе и ни за что на свете не пропустят чемпионата Европы по легкой атлетике, Олимпийских игр, чемпионата мира по гандболу, и я наверняка еще что-то забыл. Мы не только не потеряли клиентов, эти два огромных телевизора притягивают сумасшедшую кучу народа, в вечера матчей у нас не протолкнуться. А к одиннадцати вечера, когда трансляция закончится, начинается третий тайм, наши посетительницы орут, пьют из горлышка, ревут, как шотландский регбист, заглушая любую мелодию, спускают деньги, по кругу заказывая на всех коктейли, и вообще замечательно проводят вечер.

Не хочу выглядеть брюзгой, но два-три раза в неделю это настоящий бедлам. Лена, которую никто никогда не видел в ресторане, отныне является на каждый баскетбольный матч и на американский футбол. Она единственная, кто понимает правила, и объясняет их с таким знанием дела и так дружелюбно, что я ее не узнаю: никогда бы не поверил, что она на такое способна. Насколько я себе представлял, она на дух не переносила спортсменов, но когда я ей об этом напомнил, она пожала плечами:

– Только круглые идиотки никогда не меняются!

Хуже всего, когда идут матчи ПСЖ[44]. В такие вечера, как по мановению волшебной палочки, добропорядочные матери семейств превращаются в воющих волчиц, безымянные продавщицы, учительницы, парикмахерши, редакторши преображаются в истеричных болельщиц с раскрашенными, как у индейцев-сиу, физиономиями, в колпаках с помпонами и шарфах с символикой, которые распевают чудовищным хором, прыгают целыми группами, как дефективные кенгуру, высказывают суждения о командах, тренерах и тактиках и тут же переключаются на следующий матч.

– Стелла, этот круг за мной!

Стелла в восторге. Она права, в бизнесе важен только результат.

Вечер, когда ПСЖ выбил «Челси», закончился самой долгой и самой безумной ночью – и дал самую большую выручку. Более чем оптимистичные запасы спиртного оказались недостаточными, не осталось ни капли шампанского, текилы, джина!

– Жаль, что так не каждый вечер, – заметила Стелла, подбивая кассовый итог.

– Знаешь, можно еще караоке устроить, девицы обожают распевать во все горло.

Она не поняла, что я над ней смеюсь.

– Думаешь? Неплохая мысль, один-два раза в неделю, в те дни, когда нет матчей, почему бы и нет?

Наверно, лучше бы мне было заткнуться, с ней никогда не знаешь, чем дело обернется.

А потом, в тот взвинченный вечер, когда играли мадридский «Реал» и «Ювентус», появилась Каролина.

* * *

В «Беретике» царила атмосфера большой вечеринки, не было ни единого свободного места, Стелла заворачивала тех непредусмотрительных, кто не заказал места заранее, добавила два столика с табуретами у самого входа, заранее запаслась шампанским и различным алкоголем, ящики с которым громоздились за барной стойкой до самого потолка, и наняла двух дополнительных официанток; кухню лихорадило, девушки старались закончить обслуживание до начала матча. Чтобы освободить место, пианино придвинули к стене, это позволило втиснуть еще два круглых столика (плюс шесть приборов). Я машинально перебирал клавиши, никто не слушал, если б я играл, как Элтон Джон, это ничего бы не изменило, я обеспечивал фоновую музыку, не неприятную, конечно же, но незаметную и вполне бесполезную.

Не знаю, что на меня нашло, я вдруг принялся петь – сначала напевал под нос, не отдавая себе отчета, потом запел по-настоящему, увлеченный «In the Mood for Love». Это волшебная песня, одна из самых исполняемых в мире, настолько простая, что ее невозможно перевести на французский. Известно около пятисот ее версий, я прослушал сотню, среди них – многоцветные, волнующие, хрупкие, неудачные. Эту песню чудовищно трудно спеть: чтобы найти равновесие между свингующей мелодией и эмоцией слов, нужно отпустить голос, не форсировать его, большинство женщин берут слишком высоко или ударяются в мелодраму, большинство мужчин пережимают или слишком уходят в джаз. Именно потому, что она так великолепна, все хотят исполнить ее, даже с риском промахнуться. Но одна из версий попала в точку, у меня от нее мурашки по коже – исполнение Брайана Ферри, прежде всего потому, что он замедляет ритм, его вариант на целую минуту дольше, чем обычно, он играет ее как танго, под непринужденный аккордеон, и поет низко, чуть усталым голосом, как если бы держал партнершу в объятиях, а та отвечала ему по-французски, и эти находки привносят теплоту и человечность, которых нет у других.

Другими словами, мне до него как до Луны.

В тот вечер, перед шумной публикой, которая дожидалась своего матча, я начал петь, аккомпанируя себе на пианино, свободным речитативом, как будто я только сейчас придумывал слова, я закрыл глаза, пальцы перебирали аккорды. Когда я снова открыл глаза, она стояла, прислонившись к кассе, положив подбородок на кулачки, слушала меня, уставясь темными круглыми глазами, со своей прической а-ля Луиза Брукс[45]. И я стал петь для нее, как и говорится в песне:

Стелла разрушила очарование, включив телевизоры, вопли комментаторов заполнили зал, половина посетительниц повернулась к экрану над баром, вторая половина – к тому, что висел у меня над головой. Я улыбнулся моей единственной слушательнице, в окружающем гуле она четыре-пять раз медленно хлопнула в ладоши, аплодируя мне. Я поблагодарил ее кивком, встал, она вернулась к столу, где сидела с подругами.