Тропами ада - Людвиг Павельчик

Так вот, душу и ум в обессилии опустившегося на землю и сбросившего враз потяжелевший защитный шлем короля западных готов Теодориха Второго озадачил факт неожиданно-резкого ослабления сопротивления свевов, что, при всей непоследовательности мыслей и действий их так называемого не имеющего короля "совета", было тем не менее странно, если не сказать – нелепо. Свевы могли бы, без сомнения, продержаться еще не одну неделю, зная на своей территории каждый овраг и каждый камень, как родимые пятна на груди собственной жены и будучи в состоянии эти знания рационально использовать. У Теодориха же возникло чувство, будто нога, ранее упиравшаяся в твердую упругую почву, вдруг провалилась в склизко-податливую жижу болота… Он был почти в смятении и к тому же безумно уставший, так что собрать мысли воедино было для обычно сметливого и остро думающего властелина Тулузского царства в данный момент подвигом.

Что же стало причиной столь существенного изменения тактики "совета"? Неужели увещевания главы готов наконец-то возымели на него действие и "совет", взвесив все pro и contra пришел-таки к мысли о разумности образования альянса? В таком случае следует в самое ближайшее время ожидать гонцов с предложением переговоров, и именно в Тулузе, а не этом обветшалом, мерзком краю, где ни душа, ни тело не находят отдохновения… Но, о великий Один, как же болит рука! Должно быть, на пятом десятке не стоит махать мечом с таким остервенением…

Да… С каждым днем, с каждым боем меч, щит и лук становятся все тяжелее, контуры предметов все расплывчатей, а периоды восстановления все продолжительней. И, хоть король и оставался до сих пор одним из самых могучих бойцов своего племени, он отлично сознавал, что не продержался бы и двух минут в поединке против самого себя двадцатилетней давности и что, по логике вещей, пора бы подумать о покое, цветущем саде и терпком меде, пирах с приближенными, да похожими на валькирий шлюхами и мирной охоте на фазана… Посадить на коня впереди себя сына, потрепать по рыжевато-светлой головке подрастающую дочь и, пришпорив холеного жеребца, кинуться в погоню за быстрым оленем, норовящим обмануть опытного воина и сохранить свою оленью жизнь… Жаль, что мечтам этим не суждено сбыться, ибо жить Теодориху довелось в жесткое время перманентной войны, конца которой не видно и не будет, и силы пробовать не в постельных стонущих поединках с бесстыдными, кривящими губы в поддельной страсти, жеманницами, а в суровых битвах, наполненных лязгом железа, боевыми выкриками и предсмертными стонами.

Но эта, вдруг пришедшая мысль о доме и уюте чуть смягчила грубые черты короля, тронув его обветренное, испещренное шрамами и ранними глубокими морщинами лицо чуть заметной теплой улыбкой. Через несколько часов он достигнет дома, вернее, наспех возведенной на окраине владений свевов крепости, где он сможет отдохнуть и восстановить порядком потрепанные за две недели отсутствия силы, наслаждаясь тишиной и обществом оставшихся в живых приближенных. Разумеется, это не вожделенная Тулуза, ожидающая своего короля и молящаяся за него всем имеющимся на сегодня противоречивым богам – единственное место на свете, где Теодорих мог уснуть действительно легко и спать без тревожащих, а порой кошмарных, сновидений, которые он приписывал воле одного из разгневанных богов, желающих его погибели также же, как и смерти его старшего брата – предшествовавшего Теодориху короля вестготов Торисмунда, чьей гибели они добились.

Он хотел, как обычно, после занятия государственными делами, отправиться на охоту.

Это потом, в 711 году, в руки арабам попала сокровищница Теодориха, в которой главное место, бесспорно, занимал "стол царя Соломона", сделанный из золота и вывезенный в 401 году Аларихом I из Рима. Таким образом, Теодорих Второй был богат, как царь морской, но только чуть-чуть богаче…

Никто не знал, никто не ведал о тайных залежах золота и прочего продажного металла в сокровищницах Теодориха… Его финансовая власть была истинно непоколебимой.

Но главное было не это. Там, в крепости, под защитой небольшого, но непревзойденно боеспособного гарнизона под началом его лучшего друга и правой руки, его дожидалась жена – красавица Кесла, отданная ему около двух лет назад Люцием, главой одного из племен почти вымерших эбуронов, чьей дочерью она являлась, в целях скрепления заключенного тогда и существующего по сей день союза, от которого, впрочем, было мало толку в военном отношении в виду немногочисленности племени отца его прекрасной супруги. Будучи наголову разбитыми с лишком пятьсот лет назад эбуроны так и не сумели собрать воедино остатки существовавшего когда-то альянса и восстановить, хотя бы отчасти, имевшее когда-то место могущество. Но Бог с ними, с эбуронами! Кесла! Кесла была чудом. Она вдохновляла Теодориха на подвиги, она восхищалась его успехами, она поражала его своей непревзойденной удалью в любовных утехах и, что превосходило все вышесказанное, она носила под сердцем его сына. Пусть всего около трех месяцев, но сомнений быть не могло – Теодорих Третий скоро увидит свет, и для его счастья, как и для счастья его благословенной матери король вестготов был готов измочалить и без того истерзанный меч, превратить его в трут, снося мерзкие вражьи головы! На пятом десятке судьба, словно извиняясь за свои прошлые ехидства и издевательства, преподнесла ему подарок и он, удивленный и обрадованный, знал теперь наверняка – у него тоже есть сердце!!! Не то сердце, чьи гулкие толчки под пудовым слоем лат монотонно сопровождали его во время битв и споров, а то, в чью глубину ласковой змеей заползла нежность, заполнив собою все его без остатка… Нежность к Кесле и их пока еще нерожденному сыну.

Кесла действительно была красавицей. Не той эфимерной галлюцинацией, что овладевает порой сердцем неугомонного мужа, не тем пристрастьем, во имя которого грозный победитель совершает свои подвиги и даже не той заботой, что налагает на себя не знающее преград и жалости время – она была его истинной любовью… Он ел вместе с ней, он спал вместе с ней, в битве с каждым врагом он мстил за нее… Ее любовь, в свою очередь, двигала его вперед, ее любовь была матерью его подвигов…

Именно для охраны жены и сына, для заботы о них, а значит, и для собственного спокойствия оставил Теодорих в крепости гарнизон, состоящий их самых могучих и проверенных бойцов его армии, ибо не мог исключить шакалье нападение с востока мелких групп свевов, а то и вандалов, возможно прознавших о походе основных сил готов в глубь пока еще занимаемой свевами территории. Само собой разумеется, во главе гарнизона Теодорих оставил своего лучшего друга – вернейшего и преданнейшего Агривульфа, который, хоть и рвался в бой с ненавидимыми им "пленниками Совета", в конце концов понял важность своей миссии, в исполнении которой заменить его было некому, и остался в крепости, готовый на все ради своего короля и друга. Несомненно, под его началом гарнизон будет в силах противостоять неорганизованному, визжащему и улюлюкающему налету вандалов, если таковой последует, или же жаждущим куска теплого мяса отбросам свевов, копошащимся, казалось, подобно ехидным гиенам, по всей округе. Других же враждебных племен в данный момент истории за спиной вестготов нет.

Другом Теодориха Агривульф стал лет десять-двенадцать тому назад, когда семнадцатилетним молодым воином спина спиной со своим будущим королем в течение добрых двадцати минут отбивался от целой своры премерзких собак-герулов, поверивших было в уязвимость позиций наследника престола тогдашнего короля готов – Теодориха Первого и в собственную удачу. И, пусть прямым наследником престола вестготов был в то время не Теодорих, а его старший брат Торисмунд, Агривульф бился до последнего, теряя кровь и силы во имя спасения тогда еще покрытого редкой, вызывающей ухмылку бородкой и с глубокой, рано сосредеточившейся складкой на лбу Теодориха.