Герман - Ларс Соби Кристенсен

Герман слушал в полтора уха.

– Дело кончилось дракой. Он огрел кондуктора морковкой по голове!

Мама залилась смехом, но Герман не поддержал ее.

– А что это ты сделал с помпоном?

– Ничего.

– От него почти ничего не осталось!

– Ты его плохо пришила. Он взял и оторвался, – сказал Герман и пошел дальше.

А мама осталась стоять.

Обернуться Герман и не подумал.

Снова начался снегопад, и к тому моменту, когда Герман не спеша, вразвалочку завернул за угол, мама уже основательно продрогла.

9

Герман лежал на спине, уставившись в потолок. В узком зазоре между шапкой и одеялом чернели тонкие полоски глаз.

– Надо поесть хоть немного, – тихо сказала мама.

Папа держал наготове бутерброды аж с коричневым сыром и клубничным вареньем. Ну и зря. Герман сжал под одеялом кулаки. Папа ушел в ванную, ополоснулся, переодел рубашку, вернулся и сам съел бутерброды. Мама поглаживала одеяло. На улице уже стемнело.

– Я просто хотела тебе помочь, – прошептала она.

– Ты растрепала завучу, теперь вся школа знает, – сказал Герман.

– Я не хотела, – лицо у мамы цвета белой скатерти, а рот – как темная клякса. – Они тебе что-то сделали?

Герман не сводил взгляда с потолка, тот проседал на глазах. В конце концов Герман вытянул руку – поймать его, пока не упал на голову.

– Нет, – ответил он.

Папу терзала какая-то дума, тяжелая, судя по тому, что он сидел на краешке стула и съеживался все сильнее, скоро голова и плечи вообще исчезнут между колен. Мама толкнула его локтем, и он заговорил – должно быть, учил текст весь вечер.

– Знаешь, Герман, сейчас, видимо, той железной расческой пользоваться не стоит…

Он безнадежно буксовал, и мама поспешила на выручку:

– Зубцы слишком жесткие и острые, тебе это вряд ли полезно, доктор завтра наверняка скажет то же самое.

Герман смотрел на них одним глазом.

– Мы тебе ее, конечно, вернем, как только ты… как только ты поправишься.

Герман распахнул оба глаза.

– Давно выкинул ее.

Они склонились над ним с какими-то странными лицами.

– Что ты сказал?

– Врунишка-врунишка, голова как шишка!

Родители еще немного посидели молча, потом подобрали отвисшие челюсти, аккуратно встали и бочком вышли. Мама оставила щелочку, в нее падала полоса света и прорезала комнату, вдоль нее клубились расплывчатые тени.

– Закройте дверь!

Дверь тихо захлопнули, полоса со вздохом растаяла. Теперь светился только глобус на подоконнике.

Герман лежал с открытыми глазами и думал, что не уснет больше никогда. До конца дней он будет бодрствовать, пока не выпадут все волосы до последней волосинки и голова не станет гладкая, как глобус, или каштан, или луна. А тогда его отправят в кругосветное турне с цирком уродов и выставят напоказ в клетке, между самым большим лилипутом и зеброй без полосок, и кто на него глянет – помрет от смеха.

Потолок вернулся на свое место, но теперь куда-то провалился сам Герман. Темнота сгустилась, и он будто опустился в бассейн, полный ушастых медуз. Веки отяжелели, как черепицы, чтобы поднять их, нужны четыре костыля на каждое. Вскоре исчезли все звуки: звон и лязг трамвая на Драмменсвейен, музыка по радио, голоса в квартире, ветер на всем белом свете.

Тут Герман решил, что надо встать, и мгновенно оказался на подоконнике. Открыл окно и спустился вниз по водосточной трубе. Улицы были немы, как старые сны, и следы его не отпечатывались на снегу.

Сделав всего три шага, он оказался на папиной стройке. Над ним навис кран, похожий на тощего динозавра, который встал на задние лапы и объедает с неба звезды. Герман полез наверх, он карабкался по внутренним лестницам, и подъем шел легко и быстро, даже голова не кружилась. Он был невесом, как листок или птица. Германа так и подмывало отпустить руки, взмыть вверх и улететь в темноту, ему было хорошо, и он напевал куплет из концерта по заявкам, но странное дело – голоса своего не слышал.

Герман забрался в кабину и огляделся. Далеко внизу лежал город в россыпи мельтешащих огней. Он старательно вытянул шею, но ни ангелов, ни Америки не увидел. Взялся за рычаг. Тут уж не до песен, и Герман только беззвучно шевелил губами, высунув от усердия язык. Громадная стрела развернулась, Герман стал опускать крюк. Начать он решил с родителей, подвел крюк к их улице, Сволдергатен, вынул через окно их кровать и не без труда перетащил ее на верхушку самой большой на Несоддене яблони, по дороге чуть не уронив в воду у Дюнского маяка. Вот проснутся завтра утром на дереве и могут сколько угодно вставать не с той ноги. Потом Герман подцепил доктора, а тот был не один: уткнувшись ему в подмышку, похрапывала медсестра. Герман бережно подвел крюк им под локотки, осторожно поднял и опустил уже в Кикюте. Полежат на снегу – глядишь, простудятся еще сильнее. Теперь очередь Борова, он живет на пятом этаже в Хомансбю, его Герман вывесил за ухо за окно. Боров сучил своими толстыми ножищами, плакал, хрюкал и умолял, но слов было не разобрать. Герман оставил его пока повисеть, пусть полечится своим лекарством. Теперь Гленн, Бьёрнар и Карстен. Их Герман сначала поболтал в воздухе, поднимая-опуская, а потом скинул всех троих в один унитаз в школьном туалете. С Яйцом и Фанерой он разобрался быстро: они проведут ночь в ведре с клеем, а дальше будут жить сиамскими близнецами. Что делать с Пузырем, Герман не знал, но на всякий случай перенес парикмахера на вершину Холменколлена и сгрузил его на трамплин, на гору разгона. А вот для Руби план был готов давно. Он уцепил ее за волосы и опустил на Монолит. От встряски из рыжей копны вылетело пять огромных ворон, и шевелюра облепила голову, как пробитый мяч.

Дедушку, Муравьиху и Бутылю он решил оставить в покое до следующего раза. А уж тогда он перенесет и их тоже. Дедушке он даст самому выбрать, куда ставить его кровать с балдахином, Бутылю отправит в пивоварню на Пилестредет, а Муравьихе не придется больше шкандыбать пешком до салона красоты.

Жизнь била ключом во всех закоулках города от Кикюта до Несоддена. Герман огляделся: все идет отлично. Тем временем у него за спиной проклюнулось утро, бледный узкий штрих света внизу, где небо кончается – или, наоборот, начинается.

Дверь широко распахнулась. Свет разодрал глаза, Герман отвернулся к стенке. Но ее не оказалось на месте, только пыль и тени. Кто-то хлопнул руками, и какой-то голос стал торопливо приближаться.

– Ой, Герман, ты ночью упал?

Он приподнялся и с удивлением увидел, что лежит на полу.

Мама наклонилась к нему, следом прибежал полуодетый папа с пеной на щеках.