Сандаловое дерево - Элль Ньюмарк

Оштукатуренные стены, широкие деревянные плинтуса, дощатый пол с широкими половицами, сияющими под многолетним слоем воска. Вооружившись ножом для масла, я проверила, нет ли чего за декоративными накладками, прощупала старые парчовые подушки на скрипучем кресле с деревянными подлокотниками. Один подлокотник выглядел так, словно его погрызло какое-то животное, — такие же крохотные следы оставлял когда-то Билли на перильцах своей детской кроватки. Может быть, крысы? С другой стороны, помета мне не попадалось.

Потолки в бунгало были высокие, с открытыми балками, но викторианская мебель придавала ему вид скорее английский, чем индийский. В качестве штор я использовала ткань, которая шла на сари, в гостиной — изумрудного цвета, в спальнях — сапфирового, в кухне — цвета топаза. Комнату Билли мы украсили гирляндой с оранжевыми и пурпурными верблюдами. Старые каминные часы уступили место на полке нефритовой фигурке Ганеши, бога-слона, с оттопыренными ушами и вскинутым хоботом. Ганеша — бог удачи, устранитель препятствий, и я подумала, что его присутствие в доме нам не помешает. В столовой, на обеденном столе красного дерева, в старом оловянном кувшине, всегда стояли красные маки.

Единственным предметом обстановки, привезенным нами с собой, был патефон «Стромберг-карлсон» с корпусом вишневого дерева, стоявший на столе в гостиной, рядом со стопкой виниловых пластинок, которые я собирала с фанатическим упорством. Поскольку Мартин после войны играть уже не мог, отсутствие пианино было только кстати — инструмент служил бы неким немым укором неведомо кому, — но вечерами, когда муж углублялся в Достоевского, мне хотелось музыки. Я слушала патефон с тем же удовольствием, с каким убирала в нашем маленьком домике, учила деревенских детей английскому и фотографировала. Мне вообще нравилось все, что отвлекало от руин развалившегося брака.

В жаркую погоду я включала потолочный вентилятор. До прихода электричества в колониальных домах держали слугу, единственной обязанностью которого было сидеть в углу и, дергая за шнурок, приводить в движение тростниковое или полотняное опахало. Глядя на сохранившиеся крепления, я вспоминала изображения древнеегипетских рабов, обмахивающих фараонов павлиньими перьями и пальмовыми ветвями. Но индийцы рабами не были, напоминала я себе, и как же тогда кому-то удавалось убедить их играть столь жалкую роль в собственной стране. Скорее всего, объяснение крылось в характере индийцев, переживших немало завоевателей и предпочитавших сгибаться, но не ломаться. Арийцы, турки, португальцы, монголы, британцы — все они прошлись по субконтиненту, однако ж Индия осталась индийской. Этот народ склонил голову и пережил всех.

Когда Ганди начал свою кампанию, индийские землевладельцы, заминдары, стали скупать британские бунгало. Наш заминдар, сикх, купил этот домик полностью меблированным и сдавал его иностранцам помесячно. Он считался человеком умным и ловким, поскольку, обладая деловой хваткой, сумел утроить составленное на торговле шелком семейное состояние.

Переходя из комнаты в комнату и простукивая стены в поисках следов Аделы и Фелисити, я оказалась на ступеньках веранды, откуда открывался вид на сосновые рощи и зеленые террасы, врезанные в склоны Гималаев. Вдалеке поднимались величественные пики, заснеженные вершины которых терялись в белых облаках. Мартин говорил, что там, на высоких склонах, облака заплывают в дома и дети играют с ними.

Теперь я понимала, почему англичане выбрали Симлу своей официальной летней столицей, — древние храмы уживались здесь с многолюдными базарами, в ясном воздухе мягко плыли причитания мудрецов-пандитов. Под огромным лазурным небом тихо колыхались красные кусты бугенвиллеи. Остановившаяся у нашей калитки сливочно-белая корова мирно пощипывала мимозу, и я, наблюдая за ней, впрямь чувствовала себя в полнейшей безопасности, как и говорил Джеймс Уокер.

Вернувшись в дом, я заглянула под мраморные столешницы и перевернула стулья, простучала задние панели старого дубового комода и потратила немало времени на поиски потайных отделений в платяных шкафах в спальне. Я даже встряхнула старинную вязаную шаль, насыщенные цвета которой, знойный коралл и прохладную лазурь, простреливали золотые искры. Встряхнула и не нашла ничего, даже пыли. Должно быть, пока мы были на станции, Рашми хорошо обработала все вокруг своим веником из веток акации.

Веселая, жизнерадостная, никогда не унывающая, наша маленькая, кругленькая айя с ее очаровательным пиджин-инглиш быстро нашла с Билли общий язык. Наш сын обожал ее. Болтая с ним, она не забывала обращаться и к Спайку, а когда расчесывала ему волосы, обязательно что-то напевала. Каждый день Рашми приносила свежий кокос, искусно спрятанный в складках ее гималайской шали, и тайком, у меня за спиной, передавала его Билли. «Идем, бета»,[13]— говорила она, и они исчезали вместе. Я ничего не имела против, но притворялась, что не догадываюсь об их секретном ритуале.

Рашми же помогла мне открыть что-то вроде школы, убедив местных крестьян, что их детям не помешает немножко выучить английский. Я соорудила «классное помещение» из нескольких рогожек и бамбуковых стоек, выбрав для него хорошо знакомое всем место под старым, почитаемым всей деревней баньяном. Дерево так разрослось с одной стороны, что первоначальный ствол затерялся среди вторичных. Мне повезло найти на базаре школьную доску, которую мы и прибили к дереву. Рашми внесла свой вклад в виде коробочки розовых мелков. Пока я занималась с восемью босоногими, темноглазыми ребятишками, айя оставалась дома с Билли.

В первый день дети собрались у дерева, недоверчиво поглядывая на школьную доску. Усевшись на земле, они сбились в кучку, а некоторые даже держались за руки. Я была для них чужестранкой с бледными, водянистыми глазами, носившей, как мужчины, штаны и ездившей на велосипеде. Прохаживаясь между ними под кроной баньяна, я улыбалась и старалась не повышать голос.

В первый день они выучили мое имя, а я узнала, как зовут их. Потом мы взялись за алфавит, и они прилежно, как попугаи, повторяли за мной буквы, но я видела, что они ничего для них не значат, поэтому взялась за мелки. Под крики снующих над головой обезьянок и щебет птиц я нарисовала розовые деревья, розовые дома и розовых верблюдов. Теперь дети чувствовали себя увереннее и, повторяя за мной слова, подталкивали друг друга. Обучая их, я и сама многое узнала. Мои ученики, например, не понимали, что живут в бедности. Тесные домишки, отсутствие водопровода, скудное двухразовое питание — такой порядок вещей принимался ими как нечто само собой разумеющееся. Они не совсем понимали, что такое школа, работа или игра, и их серьезные личики озарялись порой ослепительными улыбками. Они все были такие чудесные, с большими темными глазами, тяжелыми веками и сияющими, как начищенная медь, щеками.

Я почти физически ощущала, как расширяется мое мировоззрение, и мне это нравилось. Я была благодарна Рашми, открывшей для меня этот маленький уголок Индии.

Обшарив весь дом, я остановилась в центре гостиной и по некотором размышлении решила, что искать информацию нужно прежде всего в одном из имеющихся уже писем. Я достала их из-под стопки трусиков, разложила на кухонном столе и выбрала то, где сохранилось больше всего слов.