Ивановна, или Девица из Москвы - Барбара Хофланд

Ах, Джон Уоткинс, Джон Уоткинс! Теперь только представь мое состояние, когда из дворца раздался жуткий, нечеловеческий крик, будто некогда засадили туда всяких разных насильников и кровавых убийц, а теперь их призраки требуют мести. Просто кровь застыла в жилах. Тут мой хозяин остановился было на секунду, к моему великому утешению, потому как я решил, что он тоже здорово испугался и дальше не пойдет. Но нет, он развернулся, чтобы проследить, откуда раздается этот звук, и потом побежал прямо к дальним комнатам.

Пока мы бежали, было так тихо, что можно было бы услышать, как булавка упала, но мы не услышали ни звука. И вдруг неожиданно натыкаемся на мужчину, только что убитого — французского красавца-офицера, улыбавшегося в объятиях самой смерти. Ужасная картина, скажешь ты, умирать в таком одиночестве и брошенным всеми. Но что это за жуткое привидение стоит подле него? Моим глазам явился призрак женщины, раза в два выше человеческого роста, с горящими глазами и окровавленным кинжалом в руке. В ту минуту я не сообразил, что заблуждаюсь, но определенно принял это существо за привидение, причем чудовищно огромное. Но вскоре привидение пошатнулось, и стало видно, как оно испугано. Ну, тогда мой хозяин заговорил с ним, и оно вытянуло свою длинную белую руку и ухватилось за меня, и я обнаружил, что это ни больше ни меньше как настоящая женщина. Да, женщина, Джон Уоткинс, и та самая женщина, мисс Иуан Она.

Ладно! Теперь ты скажешь, что все наши неприятности остались позади, поскольку мы нашли потерявшуюся овечку. Я тоже на это надеялся, или на что-то в этом духе, но открою тебе еще одну тайну. Знаешь, есть старая поговорка, которая гласит, что покойник ничего не расскажет, в данном случае поговорка врет, потому что у этого человека, которого, кстати сказать, я уверен, мисс Иуан Ууни убила своими собственными руками, но ведь он француз, а она русская, так что с ее стороны это не было большим злом, так вот, в кармане у него лежало письмо от сестры этой леди к ней. А по другому письму, написанному мертвецом для отправки какому-то другу, стало ясно, что он собственными руками убил честного слугу, который вез письмо для этой леди в Москву. И что покойник сбежал из своего полка и задержался в Москве с целью разорить несчастную леди, которую он убедил, что он ее единственный друг, и рассчитывал заполучить от нее какие-то драгоценности. Очень многие верили, что русские дворяне закопали большую часть своего золота и бриллиантов. Так что, видишь, он, по всему, был ловкий мошенник. Но, по-моему, наихудшим из его трюков было то, что он убил преданного слугу, выполнявшего поручение своей хозяйки. Да, точно, это самое что ни на есть худшее, и я искренне рад, что Иуан Она отплатила ему сполна.

Теперь осмелюсь предположить, Джон, что ты вообразил, будто эта леди крепкая здоровенная девица, похожая на Юдифь с головой Олоферна в руке, со свирепым ликом, как у рыжей львицы, и что руки у нее красные и сильные, как у простой девки, купающейся в Скарборо. Но, поверь мне, ты сильно ошибаешься. Если бы она выглядела именно так, я б ни за что не испугался и не принял бы ее за привидение. Нет, она высокая, но очень тоненькая и стройная, с шеей белой, как снег, со светло-каштановыми волосами и с прелестнейшими голубыми глазами, какие редко встретишь. Особенно хороши они, когда она поднимает их вверх, будто молится про себя. Нос у нее прямой, а рот маленький и хорошей формы, так сказать, совсем не такой, какие иной раз видишь — просто прорезь на лице. И потом, зубы у нее белые, как у Салли Браун, и она, на мой взгляд, конечно хороша, как Салли, только больше похожа на королеву, что было бы, так сказать, подходяще для нее, родившейся и воспитанной как леди.

В той норе — не знаю, как еще это назвать, — в которой живет теперь мисс Иуан Она, есть еще одна славная девушка и старик со старухой. Все они — слуги графа, а молодая — служанка этой леди. Бедная девочка! Эти чертовы французы сыграли с ней злую шутку, и бедняжка приняла все так близко к сердцу, что в безумстве нанесла себе рану. Рана оказалась не смертельной, но теперь медленно убивала ее. Видеть, как этот прекрасный цветок срезан вот так под корень, достаточно, чтобы любого свести с ума. Не знаю ни одного мужчины в Йоркшире, которому не хватило бы лишь одного этого примера подобного варварства французов перед глазами, чтобы подняться против своры этих чертовых гуляк. Добрая хозяйка бедной девушки обещает никогда ее не покидать, омывает ее рану своими слезами, кормит ее из своих рук, молится за нее и все время читает ей Библию, в то время как старики молятся на коленях иногда об умирающей, но чаще о здравствующей деве. На этом я закончу свое длинное письмо в надежде, что тебе никогда не доведется увидеть того, чего я насмотрелся, Джон. Так что желаю старушке Англии, чтоб процветала, бедной Москве — чтоб снова подняла голову, а Бонапарти — всяческих бед. Остаюсь

твоим любящим другом и доброжелателем,

Томас Ходжсон.

Ивановна Ульрике

Москва, 5 нояб.

Ульрика! моя любимая сестра, друг мой единственный! — ты жива, все еще любишь и разыскиваешь свою Ивановну! Луч света пробивается сквозь ужасную тьму, которая столь долго окутывала меня. Увы! он только сгустил жуткий мрак, окружавший меня до сей поры. Этот луч вызволил меня из темницы отчаяния, но заставил еще сильнее, если только это возможно, осознать глубину моего горя.

Прости меня, всемогущий Боже! Так ты даришь мне утешение в час моего тяжелейшего страдания? Нет! Позволь мне славить твою доброту, когда в годину моих страданий ты не спускал с меня глаз, когда ты слышал мои вздохи, которых больше никто в мире не слышал.

Папенька, маменька — дорогие, священные имена, незабываемые и постоянно оплакиваемые! Как могу я разбить сердце другой вашей дочери, рассказывая о ваших страданиях? Как жить дальше, постоянно вспоминая сцены, которые доводят до безумия мой пылающий мозг и рвут мое сердце с силой, прежде незнакомой?

И все же не печалься, моя дорогая Ульрика, что мне выпало такое испытание. Увы! Я не могу справиться с этими воспоминаниями — сознание ежечасно восстанавливает в памяти все ужасные обстоятельства. Они стоят пред моим взором — они звенят у меня в ушах. До сих пор звучат последние слова папеньки, до сих пор льется кровь маменьки, и, увы! наш бедный дедушка спит теперь в самом потаенном месте — в могиле. Я уже не в силах оплакивать его, моя Ульрика, хотя с его уходом предо мною разверзлась страшная пропасть, ужасный досуг образовался у твоей несчастной сестры, память которой будет всегда заполнена пугающими образами прошлого.

Когда я в последний раз писала к тебе, моя милая Ульрика, я считала себя самым несчастным человеческим созданием, поскольку потеряла любимого. Я думала, что нет в мире утешения, способного спасти меня и дать надежду на то существование, в котором я пребывала прежде, и отбрасывала прочь все иное. Наши родители всячески сочувствовали мне, стараясь смягчить мои переживания и укрепить мой рассудок. Увы! мало я ценила их благословение, которое все еще со мной! Я ведь не знала, с чем придется сравнивать ту сильную боль, которую я тогда испытывала! Нежно любимый моим юным сердцем Фредерик, которого забрали у меня в самом расцвете его молодости и талантов, даже мой Фредерик был забыт. Горе дочери оказалось сильнее любовных волнений.